"Фантастика 2024-83". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
Но тогда — почему?
Эх, блин! Все настроение пропало. Припомнились непрочитанные письма на столе и грядущая встреча с Ерофеевым. И время. Безжалостное, неумолимое, бесконечное и драгоценное, утекающее сквозь пальцы, как бы ни сжимал кулак, время.
Чудны дела твои, Господи! Глянул на кулак и вспомнил о почерке. То-то папаша твой, Герочка, удивится, если у тебя вдруг почерк изменится. Да знаю. Да точно. Наука есть такая — графология. Изучение характера человека по его почерку. Говорят, даже точная наука. Вроде математики. Завиток влево — подонок. Вправо — однозначно подонок. Хи-хи! Ну да с этим еще полбеды. Напишем: мол, руку повредил… Стиль письма от возраста и опыта человека тоже меняется… А вот чего с этими вашими ятями и фитами делать? Меня читать-писать в обычной советской школе учили. Потом в институте доучивали.
Хороший вариант, Гера! Действительно, хороший. Молодец, парень! Хвалю. Чувствуется — растешь над собой, развиваешь соображалку! Действительно, отчего же мне не писать письма на нерусских мовах? Папе — на дойче, великой княжне — на хранцузском. Пожаловаться еще, типа скучаю по образованности. Не с кем туточки словом импортным перекинуться. Дикие места, дикие люди. Окромя русского да татарского, ни на каковском не балякают. Так и забыть можно…
А потом… а потом у меня секретарь будет. Говорил, что знаю, кто мне его подберет? Причем я еще и выбирать буду из лучших представителей. Вот секретарь и будет с ятями документы шпарить, а я милостиво подписывать. На счастье, автограф мы с Герой быстро согласовали. Простенько и со вкусом.
Гинтар принял с плеч пальто. На столе потрескивал угольками вскипевший самовар, но приходилось отвлекаться от чайного натюрморта. Вслушиваться в размеренное брюзжание прибалта, который на немецком рассказывал, какие слухи о подвигах губернатора прилетели впереди меня. Принесла новости вовсе не сорока на хвосте, а вполне себе симпатичная горничная с выпученными от нетерпения глазами.
Оказывается, я вдрызг разругался с купцами, приказал некоторых — в основном иудеев — побить плетьми, а остальных выгнал взашей. Причем еще успел наобещать несчастным все кары небесные и даже — кошмар! — каторгу. Интересно, среди них телепат завелся, или у меня все на лице написано было?
Но и это еще не все. Потом достал из кармана толстенную папку, где «вся-то жистюшка кажного из людей торговых прописана». Где бы взять такую чудесную вещь? Оружие куда более эффективное, чем пресловутый меч-кладенец. Выбрал из этой мифологической базы данных самых состоятельных, которым приказал самим явиться в тюрьму пересыльного острога. Вот я какой!
Глава 6
Колыванские мысли
В сторону Колывани удалось выехать лишь в субботу, 29 февраля. Дела задержали.
Не зря говорят: понедельник — день тяжелый. Вот затеял ту историческую встречу с купеческим населением Каинска в первый день недели, и что вышло?! На импровизации только и выехал.
И никто ведь не подсказал. Для них-то это как само собой разумеющееся. А мне-то откуда знать? Ну, проезжал этот Ирбит по дороге — село, чуть больше деревни. Много каменных зданий. Часть из них двухэтажные… Да мало ли. По сравнению с Екатеринбургом — мухо… И так далее. Только я в январе проезжал, а жизнь там, оказывается, в феврале кипит. Ирбитская ярмарка! По обороту только Нижегородской уступает. Купчины, что победнее, давно уже там, а богатеи приказчиков заслали да вестей с телеграфа ждут. Часам к двум-трем там самый торг начинается. А я их от дел оторвал, не подумавши.
Да и они хороши. Как дети — обиделись. В неуважении меня заподозрили и сидячую забастовку устроили. Если бы не благоразумие стреляного воробья — Ерофеева-старшего, — их бы не нагайками по домам разгоняли, а шашками по погостам…
Пока ждал первого из вызванных «на ковер» бунтовщиков, прочел наконец письма. Поднял настроение. Ее императорское высочество великая княжна Елена Павловна на изысканном, образном и замысловатом русском языке поздравляла меня с получением высокой должности. Но не только! На поздравление бы и телеграммы хватило, а тут текста на страницу. «Мой милый Герман! — писала эта обогнавшая время женщина. — Зная твою неуемную энергию и приверженность прогрессу, верю, что долг свой в управлении столь обширными пространствами исполнять станешь ревностно. Столь же истово, как брался за любую должность, на коей судьба тебе быть завещала. Об одном только заклинаю тебя — будь добрее к людям. В земной юдоли своей человеки и без
нас обременены многими страданиями. Кои удесятериться могут, коли ты их, как и прежде, лишь колесами зубчатыми в государственном интересе почитать будешь. Впрочем, это продолжение наших давних споров, о которых я все еще продолжаю скучать. В любом случае знай: мне дорога твоя светлая голова, и у меня ты найдешь самую горячую и преданную поддержку…» Отлично! Уж кто-кто, а великая княжна-то точно имеет доступ к телу государя императора. Может быть, со всякой ерундой она к царю из-за меня и не побежит, но вот с проектом Томской железной дороги я ее точно попрошу помочь.Письмо от отца не блистало изящными оборотами. Я бы даже сказал, было сухо, как военный приказ. Однако и оно мне понравилось. Старый отставной генерал извещал своего младшего сына, то есть меня, о том, что его старый приятель — «ты знаешь, о каком господине я говорю», — предупредил о готовящемся решении Государственного совета, касающемся дальнейшей судьбы Уральских заводов, «акции коих я тебе передал». И по сведениям этого господина, акционерам не стоит ждать ничего хорошего. В связи с этим Густав Васильевич отправил за мной вслед «известного тебе стряпчего» для оформления доверенности на право продажи «сих ценных бумаг». В столице наблюдался определенный ажиотаж к участию в акционерных обществах со стороны высшего света. Так что «покупатели найдутся всенепременно». Этот же юрист должен был разыскать моего старшего брата Морица. Либо в Омске, либо, «если, влекомый воинским долгом, брат твой уже выступил в Семипалатинскую крепость», в Северном Казахстане. Естественно, с тем же заданием. У Морица тоже были бумаги несчастных Кнауфских заводов.
Самое для меня чудное заключалось в самом конце письма. Там, где обычно должны помещаться слова любви. «Герман, не смей волноваться, — писал отец моего Геры. — Денежные средства, полученные мною с торгов за принадлежащие тебе бумаги, будут помещены в новомодную Сберегательную кассу Государственного банка. Или любое другое место по твоему указанию. Не позабудь составить соответствующий документ». Дата. Подпись. Странные отношения. С одной стороны, вроде как вырисовывается крупная кучка готовых к инвестированию средств, а с другой — до слез обидно за лишенного родительской ласки Герочку.
Тот даже удивился сначала, а потом почему-то кинулся меня утешать. Тут у меня и вовсе бардак в мозгах случился. Окончательно перестал понимать, кто теперь кому кем приходится и как мне к этому нужно относиться.
Ерофеевы, отец с сыном, именно таким, ошарашенным, меня и застали. Поклонились и замерли на пороге, не зная — то ли бежать от этого непонятного начальника с шальными блестящими глазами, то ли в ноги падать и каяться.
Выручил всех Артемка. Самовар притащил. Варенье, мед, сдобу — это уже горничные, а вот полуведерного великана с натянутым на трубу сапогом — казачок. Под чаек с крендельками и разговор как-то легче пошел.
Хорошо поговорили. Петр Ефимович-то все больше помалкивал, пыхтел да пристально в рот смотрел из-под густых седых бровей. А вот сын его, Венедикт Петрович, моих, в смысле Гериных, лет, — тот сразу загорелся, едва понял, о чем я речь веду. Он вообще показался мне непохожим на своего отца, степенного, былинного купчину с окладистой бородой. В мать, наверное, пошел. И черты лица, и повадки другие.
Жаль, Венедикт не решился ехать со мной в Томск. Не помешал бы доверенный и, главное, мыслящий сходно, прирожденный промышленник. Но и так много точек соприкосновения обнаружилось. Оказалось, что старший из сыновей Петра Ерофеева тоже озабочен бестолковым, принесенным из России и не адаптированным к Сибири способом земледелия. Недалеко от Каинска даже затеял ферму, где хотел делать все по науке.
Рассказал Вене о Дорофее Палыче. Порекомендовал сманить парня из почтового ведомства. Пообещал поискать ученого агронома и — если они вообще уже существуют — зоотехника.
Поговорили о паровых машинах, которые Ерофеев-старший назвал «адским движителем». Младший механики не пугался и, видимо, который уже раз пообещал обязательно освятить мельницу, куда планировал ее поставить.
Именно в связи с паровиком всплыла тема Ирбитской ярмарки. Стало немного стыдно, но я держался. Извиняться было нельзя. Не поняли бы. Тем более что ничего особо предосудительного я натворить еще не успел. Ну, погонял купцов плетками. В своем праве — они тоже должного почтения не проявили…