"Фантастика 2024-83". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
Из сумрака появлялись люди, ставили на стол отблескивающие серебром блюда. Парило мясо, остро пахло какими-то приправами и свежим хлебом. Рубином блеснуло вино в бокале. За этим столом как-то забывалось о Великом посте и связанными с этим ограничениями.
Рыба тоже была, но как-то скромно. На самом краю стола. Нарезанная белыми, неожиданно аппетитными ломтями, посыпанная зеленой трухой из смеси ароматных трав. Не имей я близкого знакомства со всеми видами приготовления исконно томской рыбы — муксуна, — ни за что не узнал бы.
Ну какие могут быть разговоры под этакий-то стол. Я вдруг вспомнил, что ел последний раз больше семи часов назад, и в животе недовольно забурчало. Мясные ломтики таяли во рту, соусы придавали
Самовар вместе с огромной вазой, наполненной восточными сладостями, поставили на низкий столик у дивана. Чай, цвета красного дерева, в китайских чашках. Раскрытая коробка с сигарами — можно было не сомневаться, кубинскими. Искусно созданный для беседы локальный уют. На сытый желудок, под коварное, на кошачьих лапах подкрадывающееся к сознанию, спиртное. Я старался держать себя в руках и внимательно следил за нитью беседы — и все равно проморгал момент, когда речь зашла о делах.
— …Чертежик мне поляк один из каторжных нарисовал — Ванька Возняковский. Денег еще, бедолага, просил на машину свою, коя от силы сжатого воздуха двигаться должна была. Поляка того в казенные заводы на Урал забрали, а картинки у меня остались.
О чем он? Вроде только что о скаредности и мздоимстве горных чиновников рассуждал, и вдруг о каких-то чертежах…
— Здесь уже, в Томске, кузнеца нашел. Есть этакий татарский богатырь — кузнец Ханыпов в Заисточье. Грамоты инородец не ведает, но руки золотые! За полгода построил мне машину по списку того поляка. Труб одних дюймовых с Ирбиту чуть не версту ему привез. Котел чудной, весь трубками обвитый. Машину я на прииске поставил. Очень уж она проста вышла, а и сильна… Вот вы, Герман Густавович, всюду о паровиках говорите, а ведь у меня-то лет, почитай, восемь оная крутится.
— Людская молва уже донесла, — кивнул я и засмеялся. — Некоторые болтают, что Иван Дмитриевич-то, поди, и черта в повозку запрячь может, раз у него и дьявольские силы на приисках колеса крутят.
— Хры-хры, — вновь зашуршал подушками золотопромышленник. — Оттого и болтают, что сами машин не имеют. Я ведь и мастерскую затеял было делать. Думал на чертежике том денежку малую получить. Ан нет. Не нашлось покупателей. Механизьма в десять сил вышла, а по стоимости под полторы тысячи целковых. В Тюмени на Козеловских верфях в пароходы и поболе машины ставят, а ценою схожи.
— Откуда же такая разница?
— Так, дражайший Герман Густавович, возняковскому котлу взорваться никак невозможно. На схемах моих и стрелок никаких нет, и за давлением следить нет потребности. А в пароходных движителях одних приборов на пятьсот рублей, что в цену машины не входят.
— Выходит, ваши паровики слабее, но и дешевле?
— А и дешевле, — затряс лобастой головой Асташев. — Так только и тех денег купцы платить не могут.
— Отчего же так?
— Отчего? — Только что вот хихикающий богатей вдруг стал совершенно серьезным. Добрый прищур исчез, и на меня взглянула совершенно холодная, расчетливая сущность томской «акулы». — Отчего? Оттого, видно, что купечество тутошнее все в долг живет. Заводов с пароходами понастроили, магазинов с лавками. Одного хлебного вина сто тысяч ведер в год варят. Мильен пудов чая за зиму Московским трактом возят, а и все без денег. До того доходит, что у Петрова с Михайловым в лавке за сукно в полтину ценой векселя выписывают.
— Богачи без денег? — хмыкнул я. — Как же такое возможно?
— Как? Да вот взять хотя бы… да Исаева того же. Лет этак двадцать назад построил Королев в селе Тигильдеево, что на малой Сенной Курье, стеклянный заводик. А года три назад за долги Общественному банку отписал. С торгов заводик тот Исаев выкупил. Полторы тыщи выложил. Людишек работных набрал, стекло снова лить стал. А как надумал машину завместо мехов приладить, ко мне за
деньгами прибежал. Я ему вексель и выписал. Он с бумагой той в банк. Те другой вексель — уже под мой оформили. Исаев паровик купил с Урала и поставил. Года два, считай, уже. Здорово больше стекла выходит, и бутылок и листов. А только кто его купит? Хмельное у нас бочками продают, бутылки в подвалах питейных только на стол ставят. И домов строят немного. У Исаева листами стеклянными все склады забиты. Ему апрелем этим срок платить по векселям выходит, так он опять по городу бегает — деньги ищет.— Выходит, пока по старинке купец дела ведет, то и ладно. А как что-то новое применить восхочет, так на то денег нет?
— Истинно так, Герман Густавович. Снова вы правильные слова подобрать изволили.
— Жаль. Очень жаль. Я, грешным делом, хотел купечеству туземному дело получше золотой жилы предложить. Но там даже не тысячи. Там миллионы потребны.
— Что ж за дело это, что лучше золота?
— Железо! Вот и вы, поди, на прииски инструмент железный покупаете?
— Же-ле-зо, — прокатил по языку седой прохиндей. — Железо. Оно так-то так, товар всем нужный. Только железо само из ручья, как песок золотой, не вымоется. Камни железные из горы выламывать потребно. Потом в печи плавить. Одного угля древесного тыщи пудов…
— Каменный уголь лучше.
— А и верно. Сашка Смирнов на Гурьевском заводе года три уже чугун углем плавит. За то ему Фрезе полковника никак и не дает. С углежогов горный начальник мзду берет, а с дыры в горе деньги не поимеешь…
— Это не тот ли заводик, где паровики делать могут?
— Именно так. Тот самый. Смирнов-то в Алтае пришлый. Его из Санкт-Петербурга манифестом прислали, а Фрезе с подпевалами своими — Быковым, Платоновым и братьями Прангами — местные. Давят Смирнова, давят. Тому как совсем плохо становится, он Александру Дмитриевичу в столицу отписывает.
— Озерскому?
— Озерскому. Он теперь главный начальник Алтайских горных заводов и Смирнова в обиду не дает. Сашка-то для иностранного удивления то вазу из чугуна построит, то машину какую-нито хитрую.
— Я об Озерском много уже раз слышал. Неужто хороший человек?
Асташев вновь пристально, словно разглядывая мелкую букашку у меня на лице, взглянул и ответил уклончиво. Даже загадочно:
— Понимающий человек. Всегда — пожалуйста, коли и вы не с бухты-барахты…
Понимай как хочешь, но, скорее всего, он имел в виду, что к предыдущему губернатору губернии все-таки можно найти подход.
— Вы, Иван Дмитриевич, считаете, я не найду компаньонов на железный промысел?
— Отчего же? — удивился с хитринкой в уголках глаз богач. — Непременно найдете. Ежели банк какой привлечь или в Петербурге акционерное общество. Батюшка вот ваш, я слышал, с бароном Штиглицем дружбу водит?! Иудей Гинцбург тоже охотно, как я слышал, в заводы или учреждение новых банков деньги вкладывает.
— А местные купцы?
— А местные купцы, мой милый Герман Густавович, деньги только в книгах учетных подсчитывают да долги друг другу передают. Собор вот уже сколько лет достроить не можем. Богоугодное же дело, а не можем. Слышали, наверное, уже?! Давеча, лет с шесть назад уже, и купол ставить принялись, да не вышло. Четверых людишек убило насмерть…
Дальше было неинтересно. Хозяин усадьбы теперь усиленно избегал любых тем для разговора, в которых могло хотя бы промелькнуть что-то связанное с промышленностью или торговлей. Старый богатей развлекал меня рассказами о нерадивых архитекторах или о пресловутых подземельях Томска. Не поленился сбегать, а ходить он, несмотря на возраст, казалось, в принципе не умел, за иконой, которую будто бы благословил святой старец Федор Кузьмич. Поведал легенду о сибирском робингуде — атамане Лиханове, грабящем богатые купеческие караваны и раздающем награбленное бесправным, формально свободным крестьянам на государевых землях.