"Фантастика 2025-29". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
– Я с тех самых пор тут не живу. Не могу. А вы живите, если сможете.
– Я смогу, Август Адамович. – Саквояж свой Софья поставила возле стенки, осмотрелась.
Некогда этот дом был светлый, обласканный хозяйской заботой. Следы этой заботы до сих пор виделись в вышитых занавесках, пестрых половиках, в белоснежных печных боках, давно увядших комнатных цветах и тронутых пылью золоченых окладах икон. И наверное, вернуть его к жизни получится очень скоро. Надо лишь постараться. А уж она постарается, ничего другого ей не остается. Вот только отогреть обиженный невниманием людей дом будет куда проще, чем добиться
– Еды, сами понимаете, нет. – Мастер Берг распахнул окно, передвинул вазон с мертвым цветком, – но в кладовке должны были остаться мука и крупы. В погребе соленья, Дуня очень вкусные делала огурчики… Помнится, с салом и картошечкой… – сказал и, сев за стол, уронил голову на руки.
– А хотите, я обед приготовлю? – Софья понимала, тоскует он не по картошечке с солеными огурчиками, а о своей убитой жене, но ничем другим поддержать его не могла, как и отблагодарить. – Я сейчас осмотрюсь, гляну, что можно приготовить, а вы печь пока растопите. Хотите, я к соседям загляну, молока куплю, блинчиков вам испеку? Что скажете, Август Адамович?
– Что скажу? – Он посмотрел на нее ставшим вдруг тяжелым, мутным каким-то взглядом. – Я скажу вам – не старайтесь мне понравиться. Не нужно мне все это. – Он неопределенно развел руками. – И вы мне тоже не нужны, уж не обессудьте. Вы мне даже не седьмая вода на киселе, так что просто живите и мне жить не мешайте, чтобы я невзначай не пожалел о своем решении.
Уже жалеет. Пустил в дом седьмую воду на киселе и злится за собственную доброту. Софья не стала ни извиняться, ни оправдываться, сказала просто:
– Я все поняла.
– Вот и хорошо. – Мастер Берг встал, давая понять, что разговор их закончен и в доме он больше оставаться не намерен. – С остальным, я думаю, вы тут сами разберетесь. Об одном прошу, не меняйте здесь ничего, не надо.
– Спасибо. – Что она еще могла сказать человеку, который не рад ни ей, ни собственному решению? – Я присмотрю за ним.
– За кем? – спросил он, остановившись на пороге.
– За домом. С ним все будет хорошо.
– С домом? – разглядывал внимательно, всматривался так, словно пытался прочесть Софьины мысли. – Вы думаете, ему не все равно? Думаете, он что-то чувствует?
Софья хотела спросить, не думает ли и он так же, но не стала, поняла, что не ответит, хотя ответ этот и очевиден. Человек, умеющий создавать такие удивительные вещи, как тот маяк, что она видела на острове, не может не верить в то, что у дома может быть душа.
– Я думаю, одиночество не идет на пользу ни людям, ни домам.
Мастер Берг ничего не ответил, лишь хмыкнул многозначительно и, не прощаясь, вышел из комнаты. Означало ли это, что он доверил заброшенный дом ее заботам? Софье хотелось думать, что да.
Мальчишка-посыльный явился на маяк утром следующего дня, замер на пороге, не решаясь войти внутрь.
– Чего тебе? – спросил Август, окидывая незваного гостя хмурым взглядом.
– Так это… Хозяин велел вам передать. – Из-за пазухи мальчишка вытащил запечатанный конверт, тяжко вздохнул и все-таки переступил порог.
– Сюда клади, – велел Август и похлопал по углу стола, который еще оставался свободным от бумаг и грязной посуды.
– Велено ответа дождаться. – Мальчишка в нерешительности
переминался с ноги на ногу, не уходил.– Раз велено, значит, жди.
Август вскрыл конверт из плотной, с тиснением, бумаги, достал написанную корявым почерком записку. У Злотникова почти получилось вытравить из себя все мужицкое, но вот едва читаемый почерк подкачал. Однако же, прочесть написанное Августу удалось. Его приглашали на ужин в кругу друзей и близких. Значило ли это, что Злотников считает его близким? Иллюзий по этому поводу Август не питал и цену подобным словесным витийствам знал, но отказываться от приглашения не собирался. Теперь, когда решение принято, для него важно быть как можно ближе к своему врагу, наблюдать, подмечать слабые стороны, ждать.
– Передай, что приду, – бросил он, отодвигая от себя записку.
Мальчонка кивнул и, вздохнув с явным облегчением, выскочил из башни, а Август почесал за ухом вскарабкавшуюся к нему на колени кошку.
– В гости меня зовут, – сказал задумчиво, – на ужин в кругу друзей.
– …Пойдешь? – послышалось за спиной.
– Пойду. – Оборачиваться он не стал, лишь потер враз занемевший от холода затылок.
– И я пойду. – Выходить на свет албасты не спешила, так и осталась стоять за его спиной. Издевалась? Испытывала на прочность? Так ведь знает уже, что он ничего не боится. – Присмотрюсь там.
– Присмотрись. Только сама никому не показывайся.
За спиной хмыкнули совершенно по-женски, насмешливо, намекая, что не ему учить ее уму-разуму.
– И не убивай никого. – На сей раз Август не приказывал, просил.
– Не буду. Ты тоже никого не убивай.
– Я? – Все-таки он не выдержал, обернулся. Албасты стояла близко-близко, гораздо ближе, чем он думал. – Разве я могу? Я, старый, немощный пропойца?
Албасты улыбнулась, обнажая белые бескровные десны, кончиком косы почесала кошку за ухом и, отступив в тень, исчезла, в тени этой растворилась.
К ужину Август собирался тщательно. Из всей имеющейся одежды выбрал самую чистую, самую нарядную, даже ярко-зеленый шейный платок повязал. Когда-то он любил шейные платки, чувствовал себя в них избранным, обласканным музами. А когда в его жизни появилась Евдокия, прочие музы перестали его волновать, и шейные платки затерялись в недрах платяного шкафа. Старые, но еще вполне приличного вида ботинки Август протер куском ветоши, разгладил складки на сюртуке. Он не видел своего отражения, в башне не было зеркала, но чувствовал, что выглядит как шут гороховый. Вот и хорошо, когда-то раньше он именно так и одевался и самому себе казался элегантным.
Дом-химера, потревоженный и окончательно разбуженный людьми, в розовых лучах закатного солнца казался залитым кровью. Август моргнул, прогоняя наваждение, и, когда в следующий раз взглянул на замок, не увидел ничего пугающего. Если не считать то ужасное смешение стилей, которое он позволил себе при строительстве и которое так впечатлило Злотникова.
Дверь ему открыл лакей. Невысокий, с лицом, по-крестьянски простецким, он был выряжен в расшитую золотом ливрею и выглядел еще нелепее, чем сам Август. А из-за неплотно прикрытых дверей, ведущих в гостиную, доносились звуки музыки, кто-то играл на клавесине. Не слишком умело играл, бесталанно. Август перешагнул порог, замер, оглядываясь.