"Фантастика 2025-41". Компиляция. Книги 1-43

— Ладно, сейчас привезу, — я повесил трубку и повернулся к Гужевому. — Скоро приду. Надо смотаться по делам. Ты тут пока располагайся. Подушки и одеяло — в шкафу.

Ваня кивнул и направился к дивану, а я вышел в ночь.

* * *

Небо было таким чёрным, что казалось густым, как разбавленный деготь, на горизонте мигали огни редких машин. Я свернул на просёлочную дорогу и въехал в массив, где стояла дача Кулебякина, и уже у ворот меня встретил Эдик — в рабочей одежде, весь в краске и с довольной ухмылкой.

— О, Саныч! Ну, ты вовремя! Давай целлофан сюда, будем «лабораторию» делать.

Я бросил на землю сверток, Эдик тут же его схватил и с энтузиазмом развернул.

— Значит, так, краску будем лить по методу Гогена.

— Гогена? — я прищурился. — Не понял. Это ты сейчас о французском художнике?

— Ну а о ком ещё? — Эдик ухмыльнулся. — Только он-то картины писал, а я по железу буду разводы делать. Искусство, понимаешь?

Я усмехнулся.

— Эдик, ты не художник, ты спекулянт.

— Ну и что! Одно другому не мешает.

Мы натянули целлофан, закрепили его, соорудили покрасочную камеру. Работа пошла быстро — Эдик скакал вокруг, напевая что-то себе под нос, объяснял, как по высшему разряду сделает, а я просто кивал, помогал и слушал.

Когда я ему был больше не нужен, попрощался и направился обратно в отдел. Город уже почти спал, фонари лениво мигали, но я знал, что ночь ещё не закончилась. Ведь в Зарыбинске всегда что-то случалось, стоило только отвернуться.

Вернувшись в ГОВД, вошел через центральный вход, шел по скрипучему полу. Каждый шаг отзывался в деревянных перекрытиях, будто само здание отдела милиции предчувствовало беду. Стены старые, облупленные, пахли они сейчас чем-то тяжёлым, неуловимым — словно весь воздух был напоен тревогой.

Давно пора мне было поднять вопрос о строительстве нового здания! Вот только сейчас с Сафроном разберусь, а потом займусь плотно. В дежурной части за стеклом мирно сопел Баночкин. Его голова свесилась набок, грудь равномерно поднималась и опускалась. Он даже не заметил, как я прошёл. Чутьё подсказывало — что-то не так. Я взглянул в сторону кабинета следователя. Горел свет, видимо, вызвали ночью дежурного следака. Но было тихо. Слишком тихо. Ни шороха, ни привычного стука клавиш пишущей машинки, ни позвякивания чайной ложечки о стакан. Глухая, давящая тишина. Черт, почему у меня так смутно на душе?

Я поднялся на второй этаж и открыл дверь своего собственного кабинета. Темно, как в склепе.

— Ваня, ты спишь? — позвал я. — Ваня?

И прислушался. Тишина. Мёртвая. Никакого храпа, никакого сопения. Больше я ждать не стал. Щёлкнул выключателем, и картина, открывшаяся мне, врезалась в сознание, как нож под рёбра. На диване, укутанный в одеяло, лежал человек. Лица не видно. И из его спины торчал нож. Огромный, засаженный по самую рукоять — точно в ту точку, что даже со спины достанет до сердца. Я замер. В груди сжало всё исполинской ледяной рукой. Гужевой был мертв.

— Чёрт… Ваня…

Я шагнул ближе, но уже знал — бесполезно. Всё кончено. Гнев вскипел мгновенно. Не просто убили. Убили так, как мог только один человек в этом городе: точный, сильный удар, без единого шанса выжить. Несомненно, это был Сафрон Грицук. Я рванул вниз, пролетая ступеньки, влетел в дежурку и схватил Баночкина за грудки.

— Твою мать! Кто входил?! Ты почему не смотрел?!

Баночкин проснулся, вскинул взгляд в панике, его заспанное лицо стало серым, как мокрая зола.

— Никто не входил, Саныч, клянусь!

— Ваню… убили.

Баночкин выпучил глаза, у него подкосились ноги — кажется, только я его и держал. Он схватился за стол, бормоча:

— Как… кто… Господи…

Я метнулся к телефону.

— Всех поднимать. Отпускников тоже — в город. Проверять вокзалы, дороги, квартиры, сараи, чердаки! Вызови главк. Доложи: убит сотрудник.

Баночкин метнулся к аппарату, а я снова пошёл наверх, поглядеть на свою несостоявшуюся смерть. Ведь на месте Гужевого должен был быть я.

Вошёл, отдёрнул одеяло. Посмотрел на лицо Вани. Спокойное, умиротворённое. Будто уснул и не проснулся. Я сжал кулаки. Ваня не должен был умирать. Я вскинул взгляд. На стене — кровавый знак, только сейчас я заметил, что на серой известке что-то выведено красным. Пальцем по штукатурке. Сафрон оставил метку — фашистская свастика, нарисованная кровью жертвы. Видимо, Сафрон успел нахвататься у Святоши этой нацистской мерзости. Или просто решил так показать себя? Больше ничего и рисовать-то не умеет.

Ногти впились в ладони в бессильном гневе, а зубы стиснулись до скрипа. Я осмотрел диван, а затем снова перевел взгляд на чертову свастику, и холод внутри сменился осознанием: Ваня спас мне жизнь. Я должен был быть здесь, в этом кабинете. Но я поехал к Эдику. Сафрон не проверил, кто здесь, он просто ударил. Убил Ваню, думая, что это я.

Судьба всегда ищет баланс. Вот Гурьев. Я нашёл его и наказал. Тем самым предотвратил катастрофу в другой жизни. Но перед этим Гурьев успел прострелить мне дверь машины, и я ушёл на дачу Кулебякина, а Сафрон нанёс удар — и промахнулся. Попал по другой судьбе.

Неужели, если кто-то выживает, то кто-то должен умереть? Так?

Нет!

Я стиснул зубы. Никто не будет умирать. Ни вместо, ни просто. Я сам вершу судьбу. А всё остальное — брехня! Я достану тебя, Сафрон. Лично! Порежу на куски, скину в тот же колодец, что и Гурьева. И тогда больше никто никогда не погибнет. Я взглянул на стену.

На кровавый знак.

Вот только найти бы ещё Веру… Где же она может быть?

Глава 18

Внутри всё кипело, словно в адском котле, но мысли работали четко, как часы. Кто-то должен был видеть Сафрона, иначе никак — в этом городе даже ночью нельзя раствориться бесследно. Но кто? Я не мог ждать, пока свидетели объявятся сами. Или он прячется не в городе? Но где?

Как, чёрт возьми, злоумышленник смог проникнуть в здание ГОВД? Но, поразмыслив, я понял, что труда это ему не составило: почти все здания милиции сейчас — это буквально проходной двор, где пока не налажен настоящий пропускной режим, никаких постовых на КПП нет, и граждане заходят свободно. Дежурный, а тем более Баночкин, мог не заметить, как убийца просочился мимо. А возможно, он вошел и не через дверь.

Я спустился на первый этаж, осматривая окна с холодной расчётливостью и ясностью. Вот и оно, это место. В одном из окон рама оказалась выдавлена снаружи, словно кто-то просто выломил её, сломал шпингалет и проник через окно, как к себе домой.