"Фантастика 2025-51". Компиляция. Книги 1-28
Шрифт:
Егоров рассказал басню достаточно уверенно и заметил, что народ слушает с интересом. Львиная заслуга удержания внимания, конечно, принадлежала поэтизатору, нарисовавшего в воздухе гигантские фигуры поэтов, крокодилов и медведей. Сам же Леонид закончил школу с твёрдым трояком по древней истории и все знания о поэтах той эпохи почерпнул в поэме одного своего коллеги из Гильдии Поэтов.
— Хм, — сказал Скоморохов с первого ряда. Видимо, ему было что возразить, но он промолчал.
— Конечно, времена поэзии прошли. Сейчас всё больше народа смотрят кино, играют в тотализаторе, режется в стрелялки и игрушки, пьёт пиво…
—
Поднялся ропот. Егоров забыл, что пиво является неотъемлемой частью гражданских свобод гопнического народа. Надо быть ближе к народу, ближе к аудитории, подумал поэт и парировал.
— Конечно же нет. Директор вашего киноклуба не даст соврать, что я и сам не прочь испить вашего божественного напитка. Вчера это стоило мне похода в вытрезвитель!
Народ довольно загоготал, послышались аплодисменты. Екатерина Сергеевна что-то принялась буйно обсуждать с подругой, кивая и тыкая пальцем в сторону сцены. Егоров поменялся в лице.
— Но это другая часть культуры. Совсем другая её сторона. Не то, чтобы плохая, но…
— Судрь, стихи давай читай! — рявкнул с первых рядов громила.
— Давай же, начинай, не терпится, — поддакнул худой старик. Он сидел на первых рядах и был в погонах лейтенанта. Егоров вспомнил его — именно этот незнакомец заступился за поэта в трамвае, когда он первый раз ехал в жилой сектор.
Егоров растёр ладони, коснулся поэтизатора, переключая режим и взял в руки книжицу. Последняя была больше для проформы — память у поэта была хорошая.
— Хорошо, начнём с короткостишей. Например, на днях, прибывши в ваш замечательный микрокосм, я сочинил:
Утробно у Тавды тандырное нутро…
Поэт выдержал паузу.
— Что, судрь, за слово такое — «тандырный»? — осторожно спросил старик.
— Ну… тандыр. В Казахстанском кластере, куда мы все летим, это огромная печь, в которой пекут лепёшки.
Зал снова зашумел. Егоров почувствовал, что народ не готов воспринимать метафоры и решил рассказать что-то попроще.
— Если кто-то из вас был на планетах в ночное время, то должны понять следующее короткостишие:
Луна яичницей несётся в небесах…
В поэтизаторе голограмма подброшенного яйца взлетела вверх и взорвалась в небе затуманенным спутником. По залу пробежали смешки. Народ немного настраивался на то, чтобы слушать, и это Леонида радовало.
— Вообще, конечно, больше всего стихов написано про любовь. Не сказать, что я большой романтик, но иногда что-то такое писалось.
Как след от догорающей кометы,
Что в проклятых несётся небесах,
Я свет своей любви растратил где-то,
И я вперёд несу лишь только лёд и прах.
Все мы плывём сквозь лёд, чрез океаны,
И мы не знаем, кто есть я и ты,
Но свет надежды всё ж горит туманный,
И выберемся мы из пустоты.
Голографическая комета пролетела через половину зала над головами слушателей и взорвалась на сцене позади Леонида. Народ слушал достаточно внимательно, задумчиво. Жидко аплодировали девушки на задних рядах.
— Но это я прочитал грустное. А есть и позитивнее.
Целуя взглядом окрылённым море,
Прозрачной глади призрачную плоскость,
Рассвет вдали мы повстречаем вскоре,
Покинув скорбных заточений остров…
Поэтизатор нарисовал вокруг поэта гигантский океан с волнами, и стаю бестелесных существ, отрывающуюся от поверхности и летящую наверх, к звёздам.
И с нами полетят другие птицы,
Похожие на нас своею страстью.
Пусть топливо горит, огонь струится,
Когда сольёмся в стаю, вверх стремясь.
Народ захлопал, засвистел — уже чуть активнее, чем до этого. Егоров мельком взглянул сначала на Екатерину Сергеевну, потом на старого офицера. Тот сидел, скрутив руки на груди, но тут же поймал взгляд и откомментировал:
— Но тут же, судрь, плохая рифма. Страстью — стремясь, что это, судрь, за рифма. И что это за «огонь струится»? Куда он струится?
— Замолкни уже! — сказала ему сидящая рядом женщина — возможно, жена.
— Нет, я пришёл сюда общаться с поэтом! — ответил он, чуть не привстав с места. — Когда ещё, судрь, представится такая возможность? Более того, я нашёл его стихи в своей библиотеке. Приобретал пару месяцев назад тут журналец. Поэма там его. Про планеты-океаны. Я даже прочитал. Вот у меня вопрос к товарищу поэту. Не могу понять, чему вот твои, судрь, стихи учат детей?
Егоров усмехнулся. Вопрос был в числе самых нелюбимых среди всех писателей и поэтов.
— Сложный вопрос. Обычно я пишу для более старшей аудитории, и мои произведения…
— Но всё же? Ваши произведения же слышат дети? И читают?
— Кто сейчас из детей читает, — влезла в диалог учительница. — Вон, лоботрясы сплошные, уткнуться в мобилы, в змейку режутся…
Скоморохов поднялся с места:
— Э, тише, мужчины и женщины! Все вопросы в конце выступления. Дайте уже, это самое, закончить!
— Да нет, всё нормально, — поэт попытался примирить зал. — Вопрос сложный. Мало кто сходу может на него ответить. Ну, на самом деле, я писал и для детей.
Кто-то даже засмеялся.
— Хорошо, а вот ещё, судрь, вопрос, — не унимался старик. — Когда вы написали ваше первое стихотворение?
Возникло чувство, что старик выучил набор самых нелюбимых и штампованных вопросов с поэтических вечеров. Но на этот вопрос Егоров научился отвечать достаточно давно.
— Наверное, что-то ещё писал в школе, но не сохранилось. Первое, что помню — в военной академии, на сборах по отработке десантирования. Мне тогда было восемнадцать, могу зачитать…