"Фантастика 2025-7". Компиляция. Книги 1-25
Шрифт:
Долго бродил Петр по Стокгольму. Видел, как работают в открытых кузнях кузнецы, ковавшие косы, плуги, подковы, ножи и шпаги, видел хлебопеков и белых колпаках, через распахнутые окна смотрел на портняжек, сидящих на столах, поджавши ноги, видел казнь двух воров — их вешали на площади перед собравшимся народом, и одна заботливая мать в белом чепчике и клетчатом переднике, подняв повыше трехлетнего сынишку, говорила:
— Вот, смотри и запоминай! Будешь красть, тебя повесят тоже, как этих воров!
И снова все нравилось Петру в Европе, где Стокгольм был примером порядка, к которому этот законопослушный и аккуратный народ шел долго, шаг за шагом. Наконец Петр набрел на замок, стоявший в центре
— Это королевский дворец? — восхищенный, спросил он у караульных с ружьями у замковых ворот.
— Ну, королевский! Тебе-то что?! Поскорей проваливай отсюда! Наш король бродягам подает только по воскресеньям, да и то когда бывает в хорошем настроении! — отвечал солдат с огромными усами, очень гордый тем, что стал стражем самого владыки государства.
Грубый ответ солдата привел Петра в бешенство, все закипело у него в груди, будто на сердце вылили расплавленный свинец или кипящую смолу. Уже нащупал рукоять ножа, броситься хотел на часового, чтобы пробить себе дорогу к замку, но сдержался. Приблизившись к солдату так близко, что ощутил запах чеснока из его полуоткрытого рта, швырнул в него обидной фразой:
— Ты, б…н сын, лучше б вначале рожу свою после спанья умыл, а после б на караул королевский становился!
Не багинетом, надежно вставленным в ружейное дуло, а выхваченным из ножен тесаком попытался достать караульный долговязого оборванца, но клинок наточенного тесака, метивший в грудь бродяги, был со звоном отбит выхваченным из-под полы ножом. Петр сделал тут же короткий выпад и без труда вонзил оружие по самую рукоять туда, где сверкала нижняя пуговица красного камзола усатого солдата. Его приятель, ошеломленный быстрой расправой над сержантом королевских мушкетеров, прежде, чем разрядить в бродягу свое ружье или заколоть его штыком, громко позвал на помощь, махнул рукой, и тревожный возглас тотчас остановил экзерциции на плацу. Петр увидел через копья железной изгороди, что к нему уже спешат мушкетеры во главе с офицером, поэтому, успев сделать со вторым солдатом то же, что и с первым, и не желая быть заколотым охраной дворца на месте, бросился бежать, на ходу засовывая в ножны свой огромный, окровавленный нож.
Отсидевшись в сенном амбаре какого-то двора, голодный и испуганный, потому что по улице совсем рядом с забором, через который ему пришлось перескочить, несколько раз пробежали солдаты, громыхая башмаками и прикладами, Петр выбрался из укрытия лишь под вечер. Ковыряя в зубах сухой былинкой, невозмутимо прошел мимо чистенькой хозяйки, доившей козу, любезно поклонился ей, сняв колпак, и вышел через калитку со звонким бубенцом.
Дом российского резидента Андрея Яковлевича Хилкова он разыскивал ещё дольше, чем королевский дворец. Наконец ему указали на двухэтажное строение с подсобными флигелями — каретной, кузней, прачечной, кухнец. С входящим в дом лакеем Петр хотел было пройти вовнутрь, но его оттолкнули, остановив по-русски:
— Куда прешь, мурло свинячье?! Али не знаешь, что дом посланников?
— Мне бы князя Хилкова видеть, или того, кто за него остался, просительно промолвил Петр, боясь, что прогонят и придется ночевать где-нибудь под забором.
— Гляди-ко, русский! Откель же ты взялся? — уже весело заговорил лакей. — Ну-кась, через черный ход пойдем. Тебе через господский не по чину… — и повел через темную прихожую, наполненную запахом кухни — видно, резидент ужинать покамест не садился. Скоро на Петра смотрели до десятка пар пытливых, не без насмешки глаз — лакеи, поварята, конюхи. Тот лакей, что ввел
его во владения русской миссии, словно гордясь перед другими своей находкой, уставив руки в боки, с насмешкой говорил:— Вот, братцы, глядите-ка, какого подобрал! К самому господину князю идти собрался, а у самого-то рожа давным-давно не мыта. Надобно б ему спервоначалу её умыть да бородищу причесать, да что-нибудь дать сожрать, а то, боюсь, он Андрея Яковлевича проглотит али до смерти напужает! А ну-ка, землячок, ты нам поведай — откель же ты в Стекольном взялся? Али крепостной да от барщины убег? Аль вольный какой казак, матрос?
Петр, вдосталь наслушавшийся пустых речей холопов подданного своего, посланного в Швецию его же личным распоряжением, безрезультатано силясь унять пляшущую щеку, округлил глаза, за лацкан кафтана ухватил лакея так крепко, что затрещали швы.
— Что, холоп, государя своего не узнаешь?! — прорычал, брызгая слюной. — Али вы тут, в неметчине, по своим законам, по особливым, жить вознамерились? Иди скорее к князю, пусть для государя русского, царя Петра Алексеевича стол накрывает побогаче, а я покамест здеся умываться буду! Ну, пошел!
Лакей, хоть и напуганный, но в то же время едва сдерживая смех, закивал и побежал к Хилкову. Князь в это время в шахматы играл с секретарем. Молодой — едва за тридцать, — красивый, одетый по-немецки, в богатом парике. Хилкову нравилось быть русским резидентом. Здесь, в отдалении от глаза государя, от пригляда со стороны бояр Посольского приказа, с хорошей казной посланника, вблизи от политесных европейских порядков, но под защитой грозного царя Руси, он чувствовал себя едва ль не Богом. Никакой вотчинник в своем родовом гнезде не мог сравниться с ним в свободе, в ощущении безграничной власти и безнаказанности, даруемой положением посланника. Не ведал тогда Хилков, как жестоко обойдется с ним судьба — не пройдет и двух лет, как война Швеции с Россией сделает его пленником, и домой он больше не вернется. Двадцать лет протомится он в Стокгольме да и помрет здесь, так и не увидев перед смертью родной земли.
— Ваша светлость, ваша светлость, — еле сдерживая смех, низко кланяясь, подошел к посланнику лакей.
— Ну, чего тебе? — лениво отозвался Хилков.
— Выжига какой-то к нам зашел, по-российски балакает отменно. С виду бродяжка. К вам просится. На кухне ноне…
— Хлеба дай да прочь гони, — не отрываясь от доски, посоветовал Хилков.
— Да чудаковатый такой выжига. За ворот меня схватил, кипятится, точно вода в котле, государем Петром называет свою неумытую персону, велит вести себя к посланнику…
— Эва! — встрепенулся князь, охочий в заграничной скуке до всяких развлечений. — Ну-ка, веди его ко мне, токмо пусть Тихон с Кузьмою, кучера, кнуты с собой возьмут — мало ль что твой выжига удумает. Какого токмо народу нынче не шляется…
Два карлы на коротких уродливых ножках, задорого купленные Хилковым у бродячих акробатов, приковыляли к князю, примостились у ног его, положив по-собачьи безносые лица на его колени. Хилков щекотал им подбородки, сам, вполоборота ко входу, ждал нового шута.
Петр, с длинной бородой, но причесанный и умытый, тиская в руках колпак, прошел к горницу к Хилкову поступью уверенной и быстрой. Не спрашивая разрешения, взял стул, поставил его напротив стула резидента, смело опустился на него, забросил ногу на ногу. Хилков же с недоумением уставился на его стоптанные башмаки, надетые на босу ногу. Подошва одного из них немного отходила в носке, и сквозь щель можно было видеть палец. Сам же «выжига» сидел, не говоря ни слова, и пристально, с неприятной тяжестью во взоре, глядел на русского посланца. С обеих его сторон встали крепкими дубами два княжеских кучера. За спиной у каждого — кнуты.