"Фантастика 2025-99". Компиляция. Книги 1-19

– Давно с мамкой из эвакуации?

– Я сирота.

Нас толкали со всех сторон: на площади становилось всё теснее. Кто-то подходил обниматься, и Геннадий доброжелательно хлопал того по плечу, я отвечала на поздравления и приветствия, целовала в щёку. При этом нить разговора мы не теряли, точнее, он не терял и продолжал крепко сжимать мою безвольно обмякшую ладонь.

– Ну, так давно из эвакуации?

– Я… в Москве… была…

Я растерялась. Никакой эвакуации в моей жизни вроде как и не было. Но и первые годы войны, проведённые в столице, помнились смутно, словно пелена их застилала.

– Не врёшь? И в октябре сорок первого была в Москве? И в ноябре?

– Да.

Других вариантов ответа у меня всё равно не нашлось. Память не терпит пустоты и обязательно хоть чем-то её заполняет.

– Молодцом! А я четыре года на фронте – от и до. Кровь проливал – как положено.

Я только теперь заметила у него на груди орденские планки. Он проследил мой взгляд.

– Ордена-медали убрал: в толпе пооборвут. Они дорого мне достались… Ну, пойдём тогда, Тайка-зазнайка!

Мы где-то бродили дотемна. Слушали великолепные концерты на площадях. Присаживались отдохнуть на гранитном парапете набережной, на ступеньках или цоколе памятника, потому что лавочки были оккупированы полностью. Геннадий прорвался в какой-то ресторан или кафе, хотя мест не было, и кормил меня. Беспрерывно разговаривали. Я, не дыша, слушала его рассказы о боях, разных фронтах, госпиталях, командирах, медсёстрах, неумелых резервистах, штабных крысах.

Становилось мучительно, когда Геннадий принимался расспрашивать. Он расспрашивал цепко, умело, азартно, будто вёл допрос с пристрастием. Чем подробнее я отвечала, тем больше тонула: выходило, что всю войну я жила пустой, никчёмной жизнью. И я сама не могла понять, как же так получилось. Я совсем было упала духом, но Геннадий вновь принялся рассказывать – о разных странах, об их жителях, об особенностях боевых действий в разных краях. Только немцев он старался обходить стороной.

Был момент, когда Геннадий упомянул предателя. Слово за слово. Он заговорил о предателях во множественном числе. Глаза и голос переполнились ненавистью, лицо побагровело, казалось, что он сейчас захлебнётся. Однако он постарался сразу переключиться на другую тему, и приступ прошёл.

В остальном же майор много шутил, мы смеялись. Новый знакомый поглядывал на меня с видимым удовольствием и крепче обнимал за плечи.

К салюту мы снова оказались на Красной площади, потому что я сказала: «Очень люблю смотреть салют!»

Само собой, я не скрыла, что живу в отдельной квартире, но Гена лишь проводил меня до подъезда. Он крепко, но вполне целомудренно чмокнул меня в губы на прощание и дождался, когда за мной закроется дверь подъезда. Опьянение приятно кружило голову. Не то в ресторане, не то на улице мы, кажется, пили вино, и я захмелела с непривычки, но тот хмель успел выветриться. Остались же пьянящее счастье Победы, неожиданная, совсем сбившая меня с толку радость мужского внимания, а ещё сладкий, пряный запах клейкой весенней листвы и зацветавших по дворам и скверам деревьев.

До следующего свидания я не успела поделиться новостью с подругами: Лида ещё не вернулась из своей загадочной отлучки, Катя забегала проведать меня не каждый вечер.

После второго свидания – мы, кажется, ходили в кино – Гена пришёл ко мне в гости и остался.

Всё, что происходило, было ново, интересно и отчаянно больно… Чем дальше – тем больнее… Я сначала слабо пищала, потом стала кричать и плакать. Гена весело и ободряюще приговаривал:

– Терпи, Тайка-лентяйка! Ты ж храбрая девчонка: в Москве всю войну просидела. Вначале всегда так. Потом знаешь что? Потом там, где больно, будет самое то – железно!

Я поверила и стала ждать продолжения уже не с ужасом, а с интересом. Впрочем, и страх, и интерес, и другие чувства я испытывала в значительно стёртом виде. Теперь могу судить, скорее, об общем векторе: хорошо или плохо чувствовала себя в тот или иной момент.

Лида наконец появилась, у неё выдался свободный вечер, и она поспешила проведать меня. Случайно так вышло, что Лида подходила к подъезду в тот самый момент, когда мы с Геной возвращались из кино.

Подружка всё-всё поняла с первого взгляда.

Они познакомились. В этот момент я почувствовала что-то похожее на гордость за своего мужчину: он был такой ухоженный, отутюженный, гладко выбритый, в блестящих сапогах, высокий и сильный, а главное – настоящий фронтовик и герой.

Лида долго его разглядывала, задумчиво сказала:

– Геннадий. Надо же!

– А что? – беззлобно удивился мой майор.

– Просто. Знакомый был, тоже Геннадий – и чем-то похож на вас. Бывают же такие совпадения…

– Погиб?

– Не знаю. Ушёл на фронт в конце сорок второго.

– А… А я – с самого начала! С первого дня!

Лида посмотрела на майора строго и спросила таким тоном, будто меня и не было рядом:

– Надеюсь, у вас с Тасей серьёзно?

– Милая подруга, учтите: человек вернулся с войны. Хватит, наскакался по разным… Мне теперь надо с ней вот, – он кивнул в мою сторону, – одним домом, чтоб покой, хозяйство…

Подругу его ответ несказанно обрадовал. В уголках её глаз заблестели слёзы, но – впервые за долгие месяцы! – не от загадочной печали, которая тревожила меня и причины которой я не понимала.

Лида обняла меня, нежно прижала к себе.

– Будь счастлива, подруженька моя! Счастья вам обоим, – повторила она, обращаясь теперь больше к Гене, – вы оба так заслужили!

Геннадий по-хозяйски окинул меня довольным взглядом и подмигнул.

Наверное, действительно мы были счастливы в том мае. Мы много гуляли, ходили в кино, общались со знакомыми и незнакомыми людьми. На работе я получила отпуск, а Гене ещё только предстояло искать работу. Потом, а сначала – отдохнуть от войны. Я часто обнаруживала на себе его любующийся, довольный взгляд и замирала в блаженном оцепенении в его сильных объятиях, из которых и пытайся – не вырвешься.

Когда мы оказывались наедине и его объятия превращались в плотное кольцо окружения, мне было и интересно, и местами приятно, и радостно за него, и уже не больно. Почти. Иногда Геннадий с сожалением говорил: «Ишь, недотрога!» Что он имеет в виду, он ни разу не объяснил, но однажды, пребывая в особенно хорошем настроении, утешил: «Ничего, синеглазенькая, научишься! Ты ж у меня пока совсем птичка». Я окончательно запуталась, но его тёплые слова меня приободрили и воодушевили, я поверила, что обязательно сумею научиться тому неведомому, чего мой мужчина ждёт от меня…

Вряд ли необходимо вспоминать в подробностях продолжение этих отношений. Это я и так не забывала, от этих воспоминаний никто не старался освободить меня насильно. Да, сознание моё бродило в сумерках, но отношения с Геной были так просты, что и ущербный мой разум легко усвоил их незатейливую сюжетную канву.

Геннадий бил меня. Не колотил, не избивал – бил. Коротко, наотмашь. Один, два, редко три раза подряд. По лицу, по уху, по спине, куда придётся. Хватал цепко за руку, за плечо и так ожесточённо встряхивал, что едва не дух вон. Бил за то, что еда невкусная, что оступился о мои тапочки, стоящие у кровати, за то, что я не включила вовремя колонку, чтобы нагреть ему воды. Бил, когда я плакала и когда беззащитно ему улыбалась.