Фантастика. Журнал "Парус" [компиляция]

И вот в левую руку я беру резец моей фантазии, в правую — молот моей памяти. Взмах…

Тр-р-рах! Неожиданная зарница судорогой сводит укрытую бархатной мантией ночь.

Все лишнее скалывается, как скорлупа с ядрышка, как глиняная форма с уже застывшей чугунной статуи.

Тр-р-рах!.. Молодая гроза ударила в праздничные литавры!

Осколки плавно, как в замедленном кино, опускаются на пол и превращаются в маленьких белых слоников. Они суетливо выстраиваются в колонну по одному и слоновитой походкой топают через всю комнату, опасливо обходя тапок в центре ее. Добравшись до шкафа, они протискиваются в щель между ним и стеной и исчезают там. За шкафом — мышиная нора. Куда она ведет? Хотел бы я видеть выражение лица того незадачливого мыша, который первым узреет Безумное Шествие Белых Слоников.

Очередной взмах…

Гром грохочет уже беспрерывно, сливаясь в неразборчивый гул, словно Христос гоняет на гигантском мотоцикле. Невидимая во тьме туча, скрутившись жгутом в несколько раз, выжала из себя первые желанные струйки влаги на потрескавшиеся от жажды губы земли. Молнии, запыхавшись, пытаются превратить ночь в день.

Электрический свет кажется чем-то пустым и глупым. Я щелкаю выключателем: мраморную, в рост человека, глыбу в постоянной игре беззастенчивых фотовспышек видно даже лучше.

Падает на пол еще один обломок скорлупы, и — наконец, наконец-то! — из каменной пены, чуждые ее ледяной холодности, рождаются первые знакомые черты.

И мрамор становится мягким и упругим.

И комок из нежности и тоски застревает у меня в горле.

Я знаю этот высокий, прохладный лоб и этот, пока необычно белый, слой густых и жестких, как конская грива, волос. Я знаю, знаю этот рот, эти губы, эту улыбку, которая, как бы оправдываясь, говорит: «Да, вот в этой-то муке и заключается мое счастье». Дальше. Дальше подбородок — круглый, обманчиво безвольный. Дальше. Дальше шея. Именно она содержит в себе тот, возможно, ощущаемый только мной заряд призывности, который распространяется на все черты и черточки.

Дальше пока камень. Пульсирующие отблески молний на матовой, искристой поверхности заставляют меня почувствовать его святое нетерпение. Нетерпение больного, силящегося поскорее встать на ноги. Нетерпение весенней почки. Нетерпение куколки мотылька.

Что ж, я помогу.

Взмах…

Сбрасывают с себя ледяные покрывала небытия смелые плечи, смелые руки и застенчивая маленькая грудь, соски которой не научились твердеть под чужой рукой.

И освобождаются от плена живот, спина и крупные ягодицы.

Любопытный всполох ветра ткнулся мокрым носом в раму и распахнул ее настежь. Створки с размаху ударили о границы проема, и звякнули голубым стеклянные колокольчики.

А ты, моя маленькая Галатея, стоишь передо мной, решительная и величественная в своей беззащитной наготе.

— Кхе… — раздается от окна.

Это еще кто? Не хочу никого. Не хочу отрывать от тебя взгляд.

— Пардон-с…

Я поворачиваю голову. На подоконнике — темное бесформенное пятно.

— Позвольте, — произносит оно, нерешительно деформируясь, и образовавшейся откуда-то рукой указывает на люстру. Люстра послушно загорается неестественно тусклым неровным светом. А выключатель-то возле двери — метра три от окна.

В слепом свете я разглядываю нежданного гостя. Мужчина. Не старый. Но и молодым назвать язык не повернется; наряд не располагает: бежевые панталоны, темно-синий фрак, в правой руке — трость, в левой — белые лайковые перчатки. Цилиндр. Уши. Между ними — толстый, почти без переносицы нос. Большие, тусклые глаза и широкие плоские лиловые губы. Все остальное гладко выбрито. Роста среднего.

Незнакомец стоит на подоконнике и странно улыбается, глядя в упор мимо меня. С полминуты тянется неловкое молчание. Но вот он разжимает сухую, узловатую кисть правой руки, как бы нечаянно роняя трость. Затем, театрально встрепенувшись, растопыривает руки и спрыгивает за ней. Наклонившись, роняет цилиндр и обнажает бугристую лысину. Долго и суетливо копошится и наконец первым нарушает затянувшуюся паузу:

— Да, сударь, погода нынче, однако… Извольте видеть. — Он доверительно приблизился почти вплотную ко мне, так, чтобы я разглядел бородавчатые капельки воды на землистом лице. — На какую-то секундочку приоткрыл иллюминатор — и пожалуйста. Не положено, конечно-с…

— Что не положено? — тупо спросил я.

— Иллюминатор открывать.

— Какой иллюминатор?

— Вот, пожалуйте взглянуть, — он цепко ухватил меня за запястье и потащил к окну. Там на уровне второго этажа висел отливающий серебристо-матовой ртутью металлический диск. Диаметром примерно с двухвагонный трамвай, а высотой чуть больше человеческого роста. Он висел и еле-еле вращался вокруг собственной оси. Нас разделяло метров пять или шесть. Но видел я его достаточно четко — и закругляющуюся серую поверхность, и овальные, величиной с оконную форточку, светящиеся желтым отверстия, и даже заклепки вокруг этих отверстий.

— Э-э-э… М-м-м… Эт-то ваше? — ляпнул я. Кретин безмозглый. Это же Контакт!

— Как-с?.. А… Ну, в какой-то степени — да, — видя мое ошеломление, пришелец явно осмелел. — Собственно, значительной роли это не играет. У нас имеется ряд тем, которые, как мне кажется, более уместны в данной ситуации.

Издевается по-своему. Будто я каждый день бываю «в данной ситуации». Но я решил поддержать его подчеркнуто вежливый тон. Я судорожно копался в голове, надеясь в куче разнородного пестрого хлама отыскать подходящий оборот. И наконец выдохнул:

— Не смею спорить. — И, чуть помедлив, добавил — Отнюдь.

Я взмок. А, плевать. Буду говорить по-человечески.

— А вы откуда?

— Весьма уместный вопрос, — как мне показалось, с оттенком иронии ответствовал (именно — ответствовал) пришелец. — Но не думаю, что вам что-то могут дать названия планеты, звезды, созвездия, туманности, наконец, откуда я прибыл. Вы ведь, кажется, не астроном?

— Да. В смысле — нет.

— С нетерпением жду вопроса о цели нашего прибытия и о причинах, побудивших нас вступить в контакт именно с вами, — незнакомец выдержал эффектную паузу. — И, не дождавшись, отвечаю. Сначала, мне удобнее, на второй вопрос. Причин для вступления в связь именно с вами у нас не было и нет. Вам просто повезло: нас подвел эффект Лимма. По расчетному превышению скорости света мы должны были появиться здесь ровно в полдень, а вышло, как видите, не совсем так. Ваше окно было единственным освещенным объектом в радиусе полуверсты от точки нашего приземления. Достаточно хорошо изучив представителей вашего вида, вашей нации и эпохи, мы пришли к выводу, что в вопросе, нас интересующем, мы вполне можем положиться и на человека случайного. Мимо собственной выгоды вы проходить не склонны. Мы — представители некоей цивилизации, на сотни и тысячи лет опередившей в развитии вашу. Мы прибыли с предложением к вашим властям. Мы обещаем в случае успешного исхода переговоров навести столь необходимый вам порядок внутри государства, а на мировой арене вывести его на позиции ведущей в экономическом и политическом отношении державы. Лично вас за посредничество ожидает крупное вознаграждение. Вы же в свою очередь… Но об этом потом… Мы не впервые у вас. Здесь уже побывала разведгруппа свободного поиска. Материал собран достаточный, и с вышеизложенным предложением мы обращаемся не вдруг, а в результате глубочайшего и кропотливейшего анализа состояния внутренних дел России и положения ее внешних связей сегодня, на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий.

Я просто подпрыгнул:

— Вот в чем дело! А я смотрю, как-то вы смешно одеты. У нас сейчас конец двадцатого.

— Быть того не может! — встрепенулся пришелец. — Вы, наверное, просто сами не знаете, в каком веке живете. Впрочем, нет, это абсурд.

Он подозрительно оглядел меня с головы до ног. Мне стало неуютно в своих старых потертых джинсах.

— Неужели ошибка? — заговорил он сам с собой. — Но ведь это значит полный провал Эксперимента. Какой, вы говорите, век?

— Конец двадцатого.

— Боже, боже! — пришелец, бормоча, заметался по комнате. — Я провалил Эксперимент. Я неблагонадежен. А это — Полная Замена Личности!..

Тут он, как вкопанный, остановился посередине комнаты и очень нехорошо посмотрел на меня:

— То-то я гляжу, странно у вас. Подозрительно-с… Свет вот… Говорю… Не от бога это все! Да и вот, право, штаны-то латаные-перелатанные, комнатушка — не ахти, да-да, а какие вольности себе позволяете! — И его липкий, холодный палец уткнулся в молочно-белую поверхность изваяния, оставив жирное пятно на левой груди.