Фантом является ночью

Родион посмотрел на стол и понял – искать придется ниже. Палас походил на засеянное поле, возделывать которое мальчик ринулся с энтузиазмом. История повторилась с той лишь разницей, что пикировали теперь вещи на диван, а не на пол. Наконец, заветные подушечки были найдены. Родион засунул сразу три в рот, чтобы наверняка хватило. Интенсивный вкус мяты до отказа наполнил рот морозной свежестью.

Хорошенько разжевав мятный комок, мальчик вынул его изо рта и зафиксировал дужку. Болтаться она перестала, но белый цвет резко контрастировал с матово-черной оправой, выделяясь бесформенным пятном. Черный маркер лежал рядом на полу. Им и воспользовался Родион. Стало лучше.

«А трещины очень стильно походят на паука», – успокоил сам себя мальчик и направился на поиски усатой сиделки.

Он только успел подойти к выходу, как дверь открылась, и Афанасий Викторович явился собственной персоной. Родион понял, что должен что-то сказать, но слова намертво застряли в горле и не желали оттуда выкорчевываться. Рука, держащая очки, неприятно вспотела.

– Вы что-то хотели мне сказать? – спросил мужчина. Родион глотнул ртом воздух, как рыба, и промолчал. – Попробую угадать. Вы хотели подарить мне очки? – мальчик закивал, словно дрессированный медведь в цирке. Афанасий Викторович двумя пальцами взял из подрагивающей руки очки и поднял их к свету. – Очень мило, завтра обязательно надену. Однако мне тоже надо преподнести вам какой-нибудь подарок в ответ. Что бы вам отдать на память? Разве что это.

Родион с ужасом увидел, как Афанасий Викторович поднес руки к правому уху и...

– Не надо, – выпалил он в испуге. Почему не следовало снимать сережку с уха, Родион не знал. Он просто боялся всего, что делает этот человек.

– Не стоит скромничать, это всего лишь жест вежливости, – Афанасий Викторович изящным движением расстегнул серьгу. – Мне это ничего не будет стоить.

Родион понимал – сейчас случится что-то ужасное. Главное не сказать какую-нибудь глупость: третьего сна с коляской он не выдержит. Нужно сказать что-то хорошее, что бы ему помогло. Спасибо? Нет, не то, как оно ему поможет.

– Будь на твоем месте Алиса, она с радостью приняла бы подарок, – продолжал говорить мужчина. Он уже вынул из уха серьгу и протягивал ее мальчику. – И за тебя Алиса порадуется. Ей нравятся вежливые мальчики. И ты ей нравишься.

Серьга качнулась в руке, прямо перед зрачками Родиона, и медным блеском ослепила глаза.

– Алиса мне поможет, – выпалил Родион, не зная, почему он это говорит. Просто нужно было скорее что-то сказать, пока гипноз не начался. Или реальность. – Она меня не бросит, не даст тебе и дальше издеваться надо мной.

Афанасий Викторович удивленно приподнял бровь и взглядом проник в самое нутро мальчика.

Что он сказал? Зачем ему впутывать сюда еще и Алису? И почему у него ноги подкашиваются?..

Родион посмотрел на свои ноги и увидел, как они медленно, но верно сгибаются в коленях все ниже и ниже. Дикая боль как иголками впилась в икры. Невозможно стало стоять. Ноги уже не держали. Родион крикнул от страшной боли и упал прямо на пол. Как нестерпимо впиваются иголки!

Родион сжался калачиком и схватился руками за икры. Слезы крупными каплями скатились по носу и утонули в ворсе паласа. Он уткнулся лбом в коленки и тихонько завыл. Пальцы судорожно старались раздавить ноги, а Родион этого не чувствовал. Все застилала боль. Мальчик больше не боялся, что его слезы кто-нибудь сможет увидеть. Он просто рыдал, как девчонка, громко всхлипывая, ловя ртом воздух.

Родион поднял голову и наткнулся на взгляд Афанасия Викторовича. Он просто сверлил мальчика глазами. Это он делал больно, хотя и не дотрагивался до Родиона. Ему это удавалось иначе: иголками в икрах отзывалась тяжесть этого взгляда.

Он думал, страшная боль никогда не кончится, но она кончилась. Просто стала уменьшатся, а потом совсем исчезла. Пропали куда-то иголки, пропало ощущение сдавленных пальцами икр, и ковер под ногами уже не чувствовался. Плечо ощущало мягкий ворс. Рука, голова, поясница его чувствовали. А ноги не ощущали. Они вновь грузом легли на пол, не работали.

– Оте-ец! – во все горло крикнул Родион. Почему никто не прибежит на его крики, на его плач? Ведь не может быть, чтобы этого не было слышно в зале.

Отец не приходил и даже не отзывался.

– Зачем тебе отец? – необычайно громко прозвучал в наступившей тишине спокойный ледяной голос. – Ты хочешь ему отдать мою сережку?

Родион не отвечал. Никаких лишних слов, иначе опять он скажет какую-нибудь глупость, сделает только хуже себе.

– Но я хотел подарить ее только тебе, – с обидой в голосе сказал Афанасий Викторович.

Он невозмутимо перешагнул через мальчика, медленно, не оборачиваясь проследовал к креслу и со вздохом сел в него. Небрежным движением мужчина стал покачивать серьгу перед глазами в поднятой руке. Влево, вправо. Влево. Вправо. Словно себя гипнотизировал.

«Насколько уверен в себе, даже не смотрит в мою сторону», – подумал Родион. – «Не боится, что я убегу». Новая мысль заставила горько усмехнуться. Убегу! Не бегать ему теперь.

Родион сжал до хруста челюсти и уперся локтями в пол. Пусть он не сможет убежать, зато он еще в силах ползти. Дверь была недалеко. Только бы успеть, пока тот забавляется со своей побрякушкой. Родион изо всех сил заработал локтями. Хотелось обернуться и посмотреть, что делает за его спиной мужчина. Но страшно было только представить, как Родион встретится глазами с холодным взглядом. И тогда он вновь потеряет волю. А, может, за спиной окажется коляска. Родион заработал быстрей локтями, пугаясь своей мысли, и... все-таки обернулся.

Афанасий Викторович сидел все в той же позе. Сережка под его взглядом стала ярче, она словно светилась изнутри. Теперь ей и не нужно было покачиваться, чтобы отражать свет проникающего сквозь тюль солнца. Она, словно раскаленный металл, красной звездой мерцала в бледной руке с длинными тонкими пальцами.

– Помнишь, ты сказал, что скорее сам разучишься ходить, чем Алисе удастся научиться? – не поворачиваясь, спросил Афанасий Викторович. – Так вот, я, как человек напрямую заинтересованный в ее выздоровлении, спешу сообщить тебе, – он оторвал взгляд от пылающей звезды и повернулся к Родиону. – Ты разучишься ходить.

Мальчик вздрогнул. Спокойная фраза прогремела как гром в онемевшей комнате. «Как и во сне пропали все звуки», – отметил про себя Родион. Не слышно было ни тиканья будильника, ни шума дороги за окном, ни разговора родителей и Алисы. «Уснули они там, что ли?» – с отчаянием подумал мальчишка и толкнул рукою дверь.

Скользкий линолеум коридора приятно охладил разгоряченное тело. Ползти стало легче, ворс не мешал. Вот и зал. Родион еще раз обернулся.

Афанасий Викторович спокойно шел сзади, нехотя подбрасывая и ловя серьгу.

– К чему так спешить? Я могу и подождать, – зевнув, сказал он.

Мальчика как током обожгло, и он заработал локтями еще быстрее. В зале родители и Алиса словно в игру играли: замерли и не шевелились. Алиса, сидя на диване, открыла рот в надежде что-то сказать, но так и не успела. Отец протянул пульт к телевизору, но, задумавшись, не переключал. Телевизор тоже замер. Один кадр с вытанцовывающей на нем Орбакайте никак не хотел сходить с экрана.

Мама же повернулась к двери и тревожно смотрела мимо Родиона. Кажется, она почувствовала что-то неладное до того, как начать изображать из себя статую. Матери всегда чувствуют, когда их ребенку грозит беда.