Фантош для оборотня или Игры насмерть!

— Вы жестоки, — обронила устало, когда осознала простую истину — Шлема никогда не лгал, не прикидывался другим и не внушал ужаса. По сути, был единственным, кто смотрел как на человека. Был другом, как бы смешно ни звучало. И сейчас… не собирался лебезить и упрашивать одуматься — давал выбор и был готов принять любой.

— Я реалист! — отрезал холодно мозгоправ. — Мне казалось, — сделал паузу, чуть подался назад, сложив руки на груди, — у вас все наладилось. Вы снова увидели смысл жизни.

— Так и есть, — не могла не согласиться, — я по-прежнему считаю, что дети — для меня все, вот только не переживу, если с ними что-то случится.

— Вам угрожали? — продолжал хмуриться Эпштейн.

— А вы разве не ковыряетесь в моей голове? — озадачилась в свою очередь.

Шлема помрачнел сильнее:

— Расскажу секрет, — лился ровно его голос. — Хоть и не совсем он таков, но мы стараемся о нем не говорить во всеуслышание: фантош не может стать чьей-то еще кроме хозяина.

— Но я свободна, — промямлила удивленно.

— Но ваш разум нет. Вы навсегда останетесь одержимой своим кукловодом, — ткнул в жуткую правду. — Вмешательство в ваш разум другим оборотнем обречено на провал. Вы закрыты для остальных.

— То есть, — даже немного полегчало, — мое сознание блокировано? Больше никто не сможет ковыряться в моей голове? Подчинить себе?

— Никто, — заверил с мягкой улыбкой Шлема. — Из разумных, — добавил чуть замявшись. — Для того, чтобы проникнуть в лабиринты вашего разума, нужна невероятная сила. На моей памяти таких отчаянных тварей не встречалось.

— А разве не все чистокровные сильны одинаково?

— Нет, — качнул головой Эпштейн. — Большинство просто физически сильнее обращенных и, естественно, других тварей, населяющих планету… А некоторые, — выдержал паузу, — обладают весьма внушительными способностями. В общем, кто меньше, кто больше, и тут не угадать в какой семье родится наиболее одаренный. Для нас рождение ребенка — бесценный дар.

— И поэтому с легкостью расправляетесь с другими?

— Мы не идеальны… — развел руками психоаналитик. — Убиваем безжалостно, но защищаем самозабвенно, порой ценой собственной жизни. Если бы вы были частью нас, знали.

— Ну уж нет, спасибо, — рьяно мотнула головой. Такая перспектива пугала не меньше встречи с Демьяном. Особенно после того, как он объяснил последствия обращения человеческой особи в тварь. Пресмыкаться перед кукловодом, стелиться без воздействия на психику, по собственной воле, категорически не прельщало. Это гораздо хуже чем быть фантош — хуже психологической неволи! Несколько минут молча переваривала услышанное, и осторожно озвучила нагрянувшую мысль: — Тогда как без ковыряния в моих мозгах вы настолько ясно улавливаете суть проблемы?

— Практика, — натянуто улыбнулся Эпштейн. — Рад, понимаете, что ваша выходка не может ускользнуть от специалистов, — теперь уже был серьезен и даже строг.

Кивнула, пристыженно потупила взгляд, изучая складки на одеяле.

— За вами теперь должны наблюдать… И, если по чести, то вы обязаны пройти лечение в специализированной клинике, — давил на мою совесть без намека на шутку.

— Психушке?.. — запнулась, взметнув испуганный взгляд на психотерапевта, в надежде увидеть опровержение намерения это сделать.

— Милена, — был рассудительно вкрадчив Шлема, — я надеялся, что у вас более устойчивая психика, мне жаль, что так…

— Она у меня устойчивая, — убеждала с жаром. — Я непросто так решилась на подобное. Мне пришлось… да и пока не вижу другого выхода из сложившейся ситуации.

— Вы можете мне доверять, — твердо напомнил Эпштейн. — Если есть нечто, что вам угрожает или вашим детям, я готов выслушать и помочь по мере возможности, — умолк на доверительной ноте.

Я опять кивнула, но пока не решилась рассказать.

— Как тут мой пациент? — в палату с очаровательной улыбкой вошел Роберт Евгеньевич. Остановился на пороге и несколько секунд рассматривал Эпштейна: — День добрый, — кивнул психотерапевту, но от меня не ускользнула некая напряженность между мужчинами. Это не взволновало — Демьян говорил, что оборотни не жалуют себе подобных, да к тому же на своей территории. Больница — вотчина Роберта, значит, Шлема — чужак. Единственное, надеялась, что они не бросятся друг на друга, доказывая силу.

«Какая глупость!» — тотчас отмахнулась от бредовой мысли. Эпштейну бы не выписали пропуск без разрешения Роберта Евгеньевича. Значит, он в курсе, просто это природное — принимать в штыки другого зверя.

— Добрый, — отозвался с показной бесстрастностью Шлема. Встал и чуть склонил голову: — До встречи, Милена. Надеюсь, завтра вы будете в более приподнятом настроении.

— Спасибо, — пробормотала, еще пока не зная, как поведу себя дальше.

Только Эпштейн покинул палату, под неусыпным контролем врача, Роберт Евгеньевич вновь заулыбался:

— А я считаю вам сегодня уже гораздо лучше. В плане здоровья, — пояснил ровно.

— Вашими стараниями, — нахмурилась и сложила руки на груди.

— Ну-ка дуться перестали, — с наигранной суровостью потребовал врач. — Вам еще жить да жить…

— Это правда, что вы не можете в моей голове ковыряться?

— Нет, — уже без юмора отозвался Роберт и тоже присел на стул около меня. — А что вам сказал Эпштейн?

— Что мой разум теперь навсегда закрыт для других, но при этом остается одержимым хозяином.

— Боюсь, это так…

— Вот же тварь! — обронила устало. — Я умоляла меня оставить, и он оставил, зная, что поработил до конца жизни…

— Милена, мне жаль, что с вами такое произошло, — виновато сокрушался Роберт.

— Да неужели?! — вспылила. — Хотите сказать, никогда подобным не развлекались?

— Не буду врать, — без тени улыбки отозвался врач. — Но не все такие… Мы разные, Милен, так же как и различны люди. И, так же как и у людей, чем больше у нас власти и силы, тем больше это развращает.

— Значит, вы тоже… слабы? — прищурилась, впервые услышав о такой точке зрения на силу тварей.

— Да, мы, как и люди, подвержены слабости к власти, деньгам…