Фарамунд

В лесу еще лежал под прелыми листьями слежавшийся снег, но на открытых солнцу местах земля подсохла окончательно. Военачальники привели войско, Фарамунд угрюмо оглядел пополнение, распределил, кому где держаться, а еще через неделю сборов огромное войско выступило по направлению к югу.

Окрестные лорды смотрели на свирепое войско со страхом. В глазах у каждого было желание, чтобы все ушли подальше и там остались. Живые или мертвые — неважно. Окраины Рима, как говорят, уже захватили готы, лангобарды грабят по всем землям Рима. Пусть и эти франки там поселялся. Те, которые уцелеют...

Фарамунд остановил коня на холме, а войско двигалось нескончаемым потоком. При виде рекса грозно кричали, били рукоятями мечей в щиты. Он видел, как молодые воины разводят плечи и выпячивают грудь, всячески стараются выглядеть огромными и страшными, пугающими.

Впереди войска двигался отряд тяжеловооруженных конников. У всех на головах блестели настоящие железные шлемы, доспехи у каждого из толстой кожи, за спинами круглые щиты, в руках длинные копья. Кроме того, у каждого на поясе с одной стороны короткий меч, с другой — боевой топор.

Этот отряд вел сам Вехульд, уже давно не разбойник, а грозный воин и военачальник, имя которого со страхом повторяют везде, где он проходил. В этом отряде все воины рослые, крепкие. Отборные головорезы, прошедшие огонь и воду, а теперь мечтающие добраться до самого Рима.

Второй отряд, целиком состоявший из пеших, вел не менее известный своей жестокостью Кобольд. Половина состояла из лучников, половина из копейщиков. Лучники перед боем выходили вперед, осыпали врага тучей стрел, а когда те бросали конную мощь на дерзких, вперед выступали копейщики и, уперев древки в землю, встречали недрогнувшими остриями налетающих коней. Если же на них шли такие же пехотинцы, против которых копья оказываются почти бесполезными, то копейщики либо сами хватались за мечи, либо подавали знак конному отряду Вехульда.

Нестройные орды вел повзрослевший воин из первых примкнувших к нему разбойников, Тонтиллур Синезубый, отважный, но безжалостный, и настолько угрюмый, что его сторонились даже его соратники. Он любил резать пленников на части и заставлял их есть собственное мясо. А еще улыбка появлялась на его мрачном лице, когда захватывал настоящих римлян и сажал их на колья.

Дорога вывела из леса, пошла, петляя, до самого горизонта. Взору открылась бесконечная равнина, где ровными квадратами желтели пшеничные поля, где, несмотря на постоянные бои, грабежи, насилие, банды мародеров, все еще паслись уцелевшие стада, большой стаей шли к озеру гогочущие гуси. Солнце светило ярко, золотые поля блестели как золото, луга зеленели, чисто вымытые дождями. В небольшом озере, куда шли гуси, неспешно расхаживали цапли, с ленивым добродушием поглядывали на толстых лягушек.

Фарамунд не сказал ни слова, его конь отправился вдоль берега реки, а ближайшие военачальники, переглянувшись, последовали за ним.

На горизонте медленно вырастала огромная хмурая гора, похожая на спящего медведя. Проезжая деревни, видели, как встревожен народ, суетится, как пчелы в улье при отлете матки. По дороге в лес тянулись целые семьи: с женами и стариками, с детьми. В деревне бросали повозки, даже коней, в чаще все застрянет. Везде слышался плач: где тихий и печальный, где надрывный рвущий за душу вой.

К Фарамунду подъехал раздосадованный Громыхало:

— Тупой народ, эти галлы, — пожаловался он.

— Что так?

— В леса прячутся... Сколько ни говорил, что не тронем, все одно бегут.

Фарамунд равнодушно пожал плечами.

— Может быть, им не нравится и то, что грабим и насилуем? — предположил он.

— Так не убиваем же! — удивился Громыхало.

— Ну, когда на глазах насилуют его жену и дочерей, никто не ликует... К тому же у него требуют сказать, где закопал золото. Это помимо того, что уже увели со двора корову и забрали гусей.

Громыхало почесал в затылке:

— Что делать? Так всегда...

— Они знают, что мы не останется, — объяснил Фарамунд. — У них выбор: переждать недельку в лесу, но не ограбленным, или же остаться в деревне, но уже на нашу милость...

Все чаще на горизонте поднимались черные столбы дыма. Летучие отряды уходили далеко вперед. Дважды возвращались, сильно потрепанные. Фарамунд всякий раз направлял туда тяжелую конницу. Кто бы ни напал на его людей, должен быть наказан жестоко. Пусть весть идет впереди его войска...

Лес, лес, лес... Дремучий, деревья в три обхвата, кора в наплывах, покрученные ветви опускаются до самой земли. Лесными тропками не пройти, приходится в обход, старыми римскими дорогами. Он помнил, какой благоговейный трепет охватил, когда впервые увидел дорогу, мощенную каменными плитами.

Римляне! Загадочные римляне, что в древности строили циклопические сооружения. И вот теперь он, измучившись в поисках прямого пути, вывел на римскую дорогу. Когда-то по ней из грозного блистающего Рима шли бесчисленные непобедимые римские легионы. А теперь по ней же, только уже в Рим, из дремучих лесов Европы идут яростные франки.

Войско сразу приободрилось, хотя теперь приходилось растягиваться в бесконечно длинную гусеницу. Вместо раскисшей земли под копытами гремели камни, однако впереди по-прежнему расстилался сырой неопрятный туман. Когда дорога пошла в низину, стало холодно и сыро. Приходилось ехать шагом, в тумане голоса звучали глухо, а уздечки звенели загадочно и странно, как цепи привидений.

Дорога вывела к реке. Фарамунд забеспокоился, но Унгардлик закричал весело:

— Рекс, мы побывали и на той стороне!

— Мост?

— Да! Но и брод рядом... Это просто сумасшедшие! Они строили мост, хотя там река всего по колено!

В самом деле, с моста Фарамунд видел сквозь прозрачную воду, как золотистая отмель тянулась до противоположного берега. Дорога сразу пошла прямая, как стрела, срезала низкие холмы, а если по дороге раньше и встречались овраги, но древние строители еще в свое время сумели их засыпать и утоптать до плотности камня.

Такие дороги в Риме могли жить века, Фарамунд в это верил, но в болотистой Европе ее, где размыло, плиты где торчали острыми ребрами к небу, а где и вовсе целыми участками ушли в топкую грязь.

Кое-где наступал лес, густой и сумрачный. Деревья загораживали дорогу толстые, массивные, с покрученными в ревматизме ветвями. Дорога, правда, не исчезла, скользнула между деревьями и повела, потащила, поманила в таинственную глубь. Небо закрыто тучами, однако проникающего через ветви света хватало, чтобы двигаться в сумраке без боязни поломать ноги.

Поселяне часто ездили в лес как за дровами, так и за бревнами, колея глубоко врезалась в землю, теперь ее всю заполнило грязной желтой водой. Кое-где дорогу вовсе размыло дождями, огромные ямы перегораживали ее от дерева до дерева. Фарамунд зло смотрел в коричневую муть, не зная — по щиколотку там или же скроешься с макушкой, всякий раз объезжал либо по краю, обдирая конский бок о деревья, либо объезжал по чаще.