Фаранг (Дилогия)

Солдат, который вытащил Витю, жестом велел сидеть на месте и не двигаться, выразительно показав при этом обнажённый меч и проведя ребром ладони по горлу. Впрочем, никакой особой жестокости или унижений со стороны бирманцев не было. Солдаты, повинуясь властным приказам своего командира, шустро поделились на две части. Одна рассыпалась по крепости, собирая оружие и брошенные вещи, а другая, с факелами в руках, окружила развалины столовой редкой цепью.

— Нет.

— Не надо! Не надо!

Увидав факелы, все выбравшиеся наверх земляне на разных языках заорали дурными голосами, а Витька, обезумев от грядущего ужаса, пополз на коленях к командиру пограничников.

'… в плен не берут…'

'… в плен не берут…'

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Далеко уползти ему не дали. Его конвоир выудил из-за пояса плётку и так перетянул ею Виктора по израненной спине, что Егоров едва не потерял сознание.

— Нямнямням!

Мяукающй голос повелительно известил Витьку о чём-то важном. Сквозь фонтан слёз, бороздящий носом мокрую грязь двора Егоров, увидел, как другой солдат поставил перед ним ведро.

— Нямням!

Следующий удар плетью был почти ласковым. Конвоир смотал своё оружие и ткнул им в сторону столовой. Витька обернулся и увидел, как от иссохших на жарком солнце пальмовых листьев валом валит дым.

— Ё!

Позабыв о боли, Егоров подскочил на ноги и, схватив ведро с водой, бросился тушить начинающийся пожар. Снизу, из-под жуткой мешанины обломков раздавался непрерывный многоголосый вой задыхавшихся в дыму людей.

— Воды. Воды!

Носиться, ломая ноги, по руинам Егоров не стал. Полтора десятка человек, увидев, что враги позволили Вите тушить пожар, моментально образовали цепочку, передавая ему воду. Слава богу, огонь не успел, как следует разгореться и Витька, потратив десяток вёдер воды, залил тлеющие обломки.

Бирманцы, увидев, что огонь заваленным людям больше не угрожает, пинками и плетями согнали пожарных с шевелящихся развалин и, собрав всех землян в кучу, погнали за пределы разрушенной крепости. От усталости, боли и голода Витька ничего уже не соображал. Он механически передвигал ноги, таща на себе неизвестную ему женщину. Рядом так же медленно брели остальные люди. Света факелов конвоя было маловато и узнать кого-либо в этих тенях, Витя не мог. Бирманцы, лениво подстёгивая отстающих, загнали три десятка измученных людей в загон, собранный ими, по-видимому, из остатков крепостной стены. Загончик был чисто символическим — десять на десять шагов и был огорожен хиленьким забором из веток. Зато охраняли его уже не бирманцы, а остатки дикарей, которые рычали, глядя на пленников и только присутствие пары солдат удерживало их от немедленной расправы над людьми.

Стоило Витькиной голове коснуться зелёной травы, как измученный за этот долгий, очень долгий день организм сказал 'баста'.

Егорову не повезло. Он спал у самого входа и за ночь его трижды будили. Всю ночь из-под развалин наверх лезли люди. Самые сильные и самые везучие выбирались наружу, где их собирали бирманцы. Накопив небольшую партию пленных, солдаты гнали их к загону. К утру в мини-концлагере собралось почти шестьдесят человек, которые молча сидели на холодной земле спина к спине. Знакомых лиц среди пленных было много, но никого из друзей или приятелей Витя не увидел.

Все попытки поговорить пресекались длиннющим копьём, которым солдаты без затей лупили по голове особо разговорчивых. Сидевший напротив Егорова Дима-кореец, на беззвучный, заданный одними губами, вопрос 'Катя?' ответил лишь едва заметным пожатием плеч.

С первыми лучами солнца началась кутерьма.

Сначала к загончику заявился командир оккупантов — жилистый немолодой мужчина с жёстким волевым лицом. Вместе с ним пришли солдаты, часть которых угнала к морю неандертальцев, безжалостно стегая дикарей плётками, а другая часть осталась перед выходом из загона. Пленных выстроили в одну шеренгу и, невзирая на то, что здесь вперемешку были мужчины, женщины и дети, знаками велели всем раздеваться. Упрямых уговорили очень просто — плетями, делая это без злобы и со скукой на лицах. Потом пожилой солдат придирчиво осмотрел пленников и живо отсортировал легкораненых от всех остальных, явно отбирая тех, кто был способен работать. Попал в эту команду и Витька. Сначала бежать голышом и босиком среди двух десятков мужчин и женщин, Егорову было неудобно, но поняв, что бирманцы гонят их колонну к крепости, выкинул все мысли из головы.

На месте разрушенного посёлка обнаружился настоящий палаточный лагерь. Бурого цвета палатки стояли идеальным квадратом, вокруг которого из всё тех же остатков крепостной стены землян, была построена защита из кольев и ежей.

Солдат, который привёл их к охраняемым развалинам, поставил на землю ведро с водой и махнул рукой. Мол, пейте и за работу. Время не ждёт.

— Катя!

Витька, позабыв о жажде, понёсся к груде изломанного дерева. Сейчас, при свете солнца, до него дошёл весь масштаб разрушений. Адская мешанина из веток, палок и листьев была толщиной никак не меньше полутора метров, а центре, возле пальм, развалины столовой были выше его роста.

— Катя!

— Ааааа… Уууууоооооюююуууу…

Снизу кричали заваленные люди. Разобрать отдельные голоса было абсолютно невозможно. Это был такой крик из могилы, что у Витьки, стоявшего на валу и обозревавшего руины, от ужаса волосы встали дыбом, а глаза заволокло чёрной пеленой.

— Так, ты, стоять! — Из столбняка Егорова вывели рабочие, которые причитая и заливаясь слезами и выкрикивая имена родных, рванули мимо него разбирать завалы.

— Куды, ёпть! — Витька оттащил за волосы воющую дурниной бабу и заорал, созывая остальных. — Идём отсюда, с краю. Мужики, разбираем завалы. Бабы — вы оттаскиваете разобранное…

Когда Егоров вытягивал из норы первого спасённого человека, он запоздало подумал о том, что Катя с Антоном, могли оказаться и не с этой стороны завала.

Медитация была обязательным предметом и школе и в военном училище. Вся беда была в том, что деятельная и живая натура Аун Тана просто не была приспособлена для такого времяпрепровождения. Имевший самые высокие оценки по всем предметам, курсант Аун сначала получал взыскания, потом впал в отчаяние, а затем, припёртый к стене угрозой отчисления, научился это самое медитирование изображать. Будущий полковник мог часами невозмутимо сидеть с закрытыми глазами, прокручивая в уме истории о славных походах, которые он вычитал в библиотеке.

Вот и сейчас все старые сослуживцы полковника — уволенные вместе с ним ветераны полка, были уверены, что командир воспарил над собой, созерцая несозерцаемое.

На самом деле всё было совсем не так — Аун мыслил. Старый вояка непрерывно думал все последние дни. Думал так напряжённо, что голова болела и грозила лопнуть от мыслей. Аун Тан позабыл о наложницах, которые до сих пор сидели запертыми в каюте корабля, позабыл о пище, позабыл о боевых друзьях. План дальнейших действий, выкристаллизовывающийся у него в голове, одновременно и пугал и страшил старого солдата.

Империя была уже не та, что раньше. Нынешний Император (да продлят боги его лета!) не мог сравниться со своим отцом. Тан усмехнулся — по слухам, на севере, у сиамцев была точно такая же ситуация. А будущий Император — так вовсе… солдат непроизвольно поёжился… слабак и слюнтяй. До Ауна доходили передаваемые шёпотом слухи, что несколько наместников далёких южных колоний объявили себя независимыми правителями и Император их не покарал! Не смог этого сделать!

'А если получилось на юге, то почему я, полковник Аун Тан, не могу сделать это на севере?'