Фараон Эхнатон (без иллюстраций)

Голова его крепко была посажена на шею. Такая четырехугольная голова на грубой крестьянской шее… Он сказал:

– В этом случае его величество прав.

– А я?

Джехутимес заглянул в ее лучистые зрачки, на которых были изображены сотни иероглифов, одно созерцание которых – истинное блаженство для смертного.

– Твое величество, ты не права.

Она резко повернулась. Так резко, что одеяние ее, не будь оно крепко затянуто в талии, полетело бы в сторону. Шагов за десять. Подхваченное ветром.

Ее величество сияла, как утренняя заря над Восточным хребтом. Ноздри ее порозовели и расширились. Брови, подмалеванные древесным углем, добытым в Та-Нетер, уподобились двум крылам.

– Люблю откровенность! – Царица рассмеялась. – Люблю бесстрашие Джехутимеса. – Она обратилась к Ка-Нефер: – А ты?

Но ведь и Ка-Нефер была женщиной.

– Твое величество, бывают мужчины и побесстрашнее.

– Как ты сказала?

– Побесстрашнее.

– Слово хорошее, хотя и не совсем правильное… Наверное, бывают.

Из-за серой занавески медленно вышел Нефтеруф. Такой могучий, такой сильный, как колонна в храме Атона, подпирающая тяжелую кровлю. Из-под бровей у него вырывались молнии, способные испепелить все живое.

Ее величество первый раз видела его. Совсем не знала его. Он так не походил на этих ваятелей, созидающих живые камни.

Нефтеруф поклонился в глубоком – глубочайшем, невиданно изысканном поклоне.

– Кто он? – спросила царица Джехутимеса.

– Твое величество, – поспешила ответить на ее вопрос Ка-Нефер, – если когда-нибудь вам понадобится раб, то более преданного не найдешь. Он ходил по улицам с маленькой обезьянкой. А сейчас месит глину. У славного Джехутимеса.

Ваятель утвердительно кивнул.

– Не кажется ли, – прошептала царица, – что он слишком статен для раба?

Ка-Нефер оглядела Нефтеруфа с ног до головы: «… В нем бурлит сила. Кипит, как вода, падающая с высоты на каменное ложе…».

– Твое величество, он будет преданней собаки.

– Это он говорил сам?

– Нет.

– Откуда же тебе это знать?

– Посмотри на него: эти глаза, сияющие, как молнии, эти губы, дрожащие от благоговения.

– В самом деле? Губы, дрожащие от благоговения?

– Ах, твое величество, может быть, я и ошибаюсь.

Царица лукаво улыбнулась:

– Я бы об этом сожалела.

«…Царица совсем не рассердилась. Она снисходительно отнеслась к этому дерзкому мужчине, глазеющему на ее величество как на равную…».

Царица прошлась медленным взором по изображениям своих дочерей и на мгновение остановила его на необычной фигуре Нефтеруфа. Тот стоял, скрестив руки и опустив голову на грудь, точно явился с повинной. Ее величество усмехнулась про себя. «В моем положении каждая живая душа – как-никак опора…»

Джехутимес подал знак Нефтеруфу, тот потянул к себе край занавески, и девичьи каменные головы скрылись. И сам Нефтеруф остался за занавеской. Ее величество свободно вздохнула: уж очень сверкали глаза у этого незнакомца.

– Так он водил обезьяну по улицам? – спросила ее величество.

А принцесса сказала:

– Я хочу посмотреть обезьяну.

– Ты посмотришь, – ответила мать.

– Когда?

– Скоро.

– Завтра?

– Нет.

– Послезавтра?

Джехутимес склонился над девочкой. И сказал ей, смеясь:

– Скора – это через три дня.

Принцесса кивнула так, как это подобает дочери благого бога – правителя великого Кеми.

– Джехутимес, вернемся, однако, к моему портрету. Черточка найдена или нет?

Ваятель не торопился отвечать.

Ахтой подошел к портрету и очертил круг возле уст, – дескать, вот здесь эта черточка. Тихотеп указал на брови и глаза. И невиданной красоты ноздри…

Эта подсказка заставила ваятеля задуматься еще больше. Он подпер рукой подбородок. И молчал, молчал, молчал…

Между тем царица осмотрела портрет со всех сторон. Внимательно. И вдруг вообразила себя покойницей. Вот лежит она в рассоле натрона, предварительно выпотрошенная парасхитами. Как рыба… А это каменное изваяние стоит в изголовье. И улыбается. Чуть выкатив глаза… А еще – нечто худшее. Вот она, по наущению ее соперницы Кийи и по приказу фараона, зашита в мешок и нежно опущена в воды Хапи. Опущена живая. Ей нечем дышать… Ее убили!.. А это каменное изваяние стоит на своем месте и улыбается. Чуть выкатив глаза. Изогнув шею изгибом красоты…

У ее величества задрожали колени и чуть не подкосились ноги. Однако быстро совладала с собой: нет, она не выкажет слабости! Ни здесь, ни где-нибудь в другом месте. Ни сегодня, ни позже!

Джехутимес сказал, не отрывая глаз от розового камня:

– Твое величество, мои помощники правы. Но остается решить: искать ли эту черточку под глазами, у верхней губы или у нижней?

Ка-Нефер звонко рассмеялась:

– Я полагаю, что совет Ахтоя и Тихотепа не стоит очень дорого, если надо что-то уточнить. Но пусть они не будут в обиде!

– Разве не простят они шутки такой красивой женщине? – проговорила царица.

– Простят, твое величество! – Джехутимес похлопал по плечу Ахтоя, а потом – Тихотепа. – Они способные, очень способные ваятели. Еели бы не они – не их глаза, не их руки! – Джехутимес запутался бы в сотне странных загадок, которые каждое мгновение задает нам искусство ваяния.

Это были великодушные слова. Ее величество оценила их. У нее перед глазами пронеслись картины прошлого, когда она стояла здесь, рядом с ним, среди глины и гипсовой муки. Как счастлива была она и каким долговечным казалось счастье! Даже любовь. И его клятвы.

– Пойдем отсюда, – сказала царица Ка-Нефер, беря за руку принцессу. Какая-то неукротимая сила заставила ее обернуться на занавеску: там, в складках ее, стоял Нефтеруф, прекрасный, как изваяние. С черными молниями в глазах…

Сорру, сорру, сорру…

Что есть человеческая жизнь? Неужели тени на стене, как утверждал некий древний писец? Неужели же блики на воде, как говорил другой? Почему Сорру грустна?.. К чему эти мысли о тенях, о смерти?..