Фараон

— Стрела не долетает так быстро до цели, как моя просьба долетит до божественных стоп государя, — ответил Эннана. — Так мне опостылела служба у бритоголовых, такой горечью переполнили мое сердце жрецы, что если я не перейду служить в войска фараона, то убью себя собственным мечом, который не однажды наводил трепет на врагов Египта. Я готов быть скорее десятником, рядовым воином его святейшества, чем сотником в жреческих полках. Свинья или собака может служить им, а не правоверный египтянин.

Последнюю фразу Эннана произнес с такой бешеной яростью, что фараон сказал по-гречески Тутмосу:

— Возьми его в гвардию. Офицер, который не любит жрецов, может нам пригодиться.

— Его святейшество, повелитель обоих миров, приказал зачислить тебя в свою гвардию, — повторил Тутмос.

— Здоровье и жизнь мои принадлежат повелителю нашему Рамсесу — да живет он вечно! — воскликнул Эннана и поцеловал ковер, лежавший у ног фараона.

Пока осчастливленный Эннана пятился задом из шатра, поминутно падая ниц и благословляя повелителя, фараон сказал Тутмосу:

— У меня в горле першит от его болтовни. Надо мне непременно научить египетских солдат и офицеров выражаться кратко, а не так, как ученые писцы.

— Был бы у него один этот недостаток!.. — прошептал Тутмос, на которого Эннана произвел неприятное впечатление.

Фараон велел позвать Самонту.

— Не беспокойся, — сказал он жрецу, — офицер, который шел позади тебя, не следил за тобой. Он слишком глуп, чтоб исполнять такого рода поручения. Но рука у него тяжелая, и он может пригодиться. А теперь скажи мне, — прибавил фараон, — что заставляет тебя быть таким осторожным?

— Я уже почти знаю дорогу к сокровищнице в Лабиринте, — ответил Самонту.

Фараон покачал головой.

— Это трудное дело, — сказал он тихо. — Я час целый кружил по коридорам и залам, как мышь, за которой гонится кот. И, признаюсь тебе, не только не запомнил дороги, но даже никогда не решился бы пойти по ней один. Умереть при свете солнца, может быть, даже весело, но смерть в этих норах, где заблудился бы крот… брр…

— И тем не менее мы должны найти ее и овладеть ею, — заявил Самонту.

— А если хранители сами отдадут нам нужную часть сокровищ? — спросил фараон.

— Они не сделают этого, пока живы Херихор, Мефрес и их приспешники. Поверь мне, государь, этим вельможам хочется одного — спеленать тебя, как младенца…

Фараон побледнел от ярости.

— Как бы я не спеленал их цепями!.. Каким образом ты хочешь открыть дорогу?

— Здесь, в Абидосе, в гробнице Осириса я нашел полный план дороги в сокровищницу, — сказал жрец.

— А откуда ты узнал, что он здесь?

— Из надписей в храме Сета.

— Когда же ты нашел план?

— Когда мумия вечно живущего отца твоего находилась в храме Осириса, — ответил Самонту. — Я сопровождал царственное тело и, стоя на ночном дежурстве в «зале отдохновения», вошел в святилище.

— Тебе бы быть полководцем, а не верховным жрецом!.. — воскликнул, смеясь, Рамсес. — Так тебе уже понятна дорога в Лабиринт?

— Понятна-то она была мне давно, а вот теперь я собрал необходимые указания.

— Можешь мне объяснить?

— Охотно; при случае даже могу показать тебе план. Дорога эта, — продолжал Самонту, — четыре раза обходит зигзагом весь Лабиринт. Она начинается в самом верхнем этаже и кончается в самом низу, в подземелье, а кроме того, по пути делает множество петель. Поэтому она так длинна.

— А как ты попадешь из одного зала, где множество дверей, в другой?..

— На каждой двери, ведущей к цели, начертана частица изречения: «Горе предателю, который пытается познать величайшую государственную тайну и протянуть святотатственную руку за достоянием богов. Труп его будет — как падаль, а дух не будет знать покоя и будет скитаться по темным местам, терзаемый собственными грехами…»

— И тебя не пугает эта надпись?

— А тебя, государь, пугает вид ливийского копья? Угрозы хороши для черни, а не для меня; я сам сумел бы написать еще более грозные проклятия.

Фараон задумался.

— Ты прав, — сказал он, — копье не страшно тому, кто умеет его отразить, и ложный путь не прельстит мудреца, знающего слово истины… Ну, а как же ты заставишь расступаться перед тобой камни в стенах и колонны разверзаться, словно двери, чтобы они пропускали тебя все дальше?

Самонту пренебрежительно пожал плечами.

— В моем храме, — ответил он, — тоже много потайных входов, открывающихся еще с большим трудом, чем в Лабиринте. Кому известно тайное слово, тот всюду пройдет, — это ты правильно сказал.

Фараон, подперев голову рукой, долго о чем-то думал.

— Мне было бы жаль, — сказал он, — если бы тебя постигла беда на этом пути.

— В худшем случае я найду там смерть. Ну, а разве она не грозит даже фараонам?.. Ты ведь и сам шел смело к Содовым озерам, хотя не был уверен, что вернешься оттуда. Не думай, государь, — продолжал жрец, — что мне придется пройти весь тот путь, который проходят посетители Лабиринта. Я найду кратчайший путь, и прежде чем ты дочитаешь молитву в честь Осириса, я буду там, в то время как ты, идя туда, успел бы прочесть тридцать молитв.

— Разве там есть и другие выходы?

— Несомненно. И я должен их найти. Я ведь не пойду так, как ты, днем или через главный вход.

— А как же?

— В наружной стене много потайных входов, которые я знаю и которые мудрые хранители никогда не охраняют… Во дворе караулы ночью немногочисленны и настолько полагаются на защиту богов или страх черни, что большей частью спят… Кроме того, три раза от заката до восхода солнца жрецы уходят в храм на молитву, а солдаты совершают религиозные обряды под открытым небом. Не успеют они помолиться, как я буду уже в здании.

— А если ты заблудишься?

— У меня в руках будет план.

— А если план поддельный? — спросил фараон, не будучи в силах скрыть своей тревоги.

— А если ты не получишь сокровищ Лабиринта?.. Если финикияне, раздумав, не дадут обещанного займа?.. Если солдаты будут голодать и надежды народа будут обмануты?.. Поверь мне, государь, — продолжал жрец, — в галереях Лабиринта я буду в большей безопасности, чем ты в своем государстве.

— Но темнота… темнота!.. И стены, которых нельзя пробить! И глубина, и эти сотни путей, среди которых невозможно не заблудиться?.. Подумай, Самонту, борьба с людьми — игрушка, борьба же с тьмой и тайной — вещь страшная!