Фараон

— А победа у Содовых озер? — вставил Пентуэр.

— Я признаю за ним энергию и знание военного дела: вот и все его достоинства. Скажи по совести: выиграл ли бы он сражение у Содовых озер, если бы не твоя помощь и помощь других жрецов? Ведь я же знаю, что вы сообщали ему о каждом движении ливийской орды… А теперь подумай, мог ли бы Рамсес, даже при вашей помощи, выиграть сражение, например, против Нитагора? Нитагор — это мастер, а Рамсес только еще подмастерье.

— Но к чему приведет твоя ненависть? — спросил Пентуэр.

— Ненависть? — повторил Херихор. — Неужели я стану ненавидеть этого хлыща, который к тому же напоминает оленя, загнанного охотниками в ущелье? Я должен, однако, признать, что его правление настолько губительно для Египта, что, если б у Рамсеса был брат или если бы Нитагор был помоложе, мы бы уже отстранили нынешнего фараона.

— И ты стал бы его преемником? — вырвалось у Пентуэра.

Херихор нисколько не обиделся.

— Ты удивительно поглупел, Пентуэр, — сказал он, пожимая плечами, — с тех пор как стал заниматься политикой на свой страх и риск. Конечно, если бы Египет остался без фараона, я был бы обязан принять власть, как верховный жрец Амона Фиванского и председатель верховной коллегии жрецов. Но зачем мне это? Разве я не пользуюсь в течение десяти с лишним лет большей властью, чем фараон? Или разве сейчас я, отстраненный военный министр, не делаю в государстве того, что считаю нужным? Те самые верховные жрецы, казначеи, судьи, номархи и даже военачальники, которые избегают меня теперь, все равно должны исполнять каждый тайный приказ верховной коллегии, скрепленный моей печатью. Найдется ли в Египте человек, который не исполнил бы такого приказа? Ты сам посмел бы противиться ему?

Пентуэр опустил голову. Если, несмотря на смерть Рамсеса XII, сохранился тайный Высший жреческий совет, то Рамсес XIII должен или подчиниться ему, или вступить с ним в борьбу не на жизнь, а на смерть.

За фараона весь народ, вся армия, многие жрецы и большинство гражданских чиновников. Совет может рассчитывать всего на несколько тысяч сторонников, на свои богатства и отличную организацию. Силы совершенно неравные. Но исход борьбы все же очень сомнителен.

— Так вы решили погубить фараона? — спросил Пентуэр шепотом.

— Вовсе нет! Мы хотим только спасти государство.

— Как же должен поступить Рамсес Тринадцатый?

— Не знаю, как он поступит, — ответил Херихор. — Но я знаю, как поступил его отец. Рамсес Двенадцатый тоже начал править как невежда и самодур. Но когда у него не хватило денег и самые ревностные сторонники его стали относиться к нему с пренебрежением, он обратился к богам. Окружил себя жрецами, учился у них и даже женился на дочери верховного жреца Аменхотепа… А потом прошло десять — двенадцать лет, и он пришел к тому, что сам стал верховным жрецом, и не только благочестивым, но даже весьма ученым.

— А если фараон не послушает этого совета? — спросил Пентуэр.

— Тогда мы обойдемся без него, — ответил Херихор.

А затем добавил:

— Послушай меня, Пентуэр, — я знаю не только, что делает, но даже, что думает этот твой фараон, который, впрочем, не успел еще торжественно короноваться и в наших глазах — ничто. Я знаю, что он собирается сделать жрецов своими слугами, а себя мнит единственным повелителем Египта. Но это не безрассудство, это измена. Не фараоны — ты это хорошо знаешь — создали Египет, а боги и жрецы. Не фараоны определяют день и высоту подъема воды в Ниле и регулируют его разливы. Не фараоны научили народ сеять, собирать плоды, разводить скот. Не фараоны лечат болезни и наблюдают, чтобы государство не подвергалось опасности со стороны внешних врагов. Что было бы, скажи сам, если б наша каста отдала Египет на произвол фараонов? Мудрейший из них имеет за собой опыт каких-нибудь двух-трех десятков лет. А жреческая каста наблюдала и училась в продолжение десятков тысяч лет. У самого могущественного повелителя только одна пара глаз и рук. У нас же тысячи глаз и рук во всех номах и даже в других государствах… Может ли деятельность фараона сравниться с нашей? И в случае разногласий кто должен уступать: мы или он?

— Что же мне теперь делать? — спросил Пентуэр.

— Делай, что тебе приказывает этот юнец; только не выдавай священных тайн. А остальное… предоставь времени. Я искренне желаю, чтобы юноша, именуемый Рамсесом Тринадцатым, опомнился, и думаю, что так и было бы, если б… если б он не связался с мерзкими предателями, над которыми уже нависла рука богов.

Пентуэр распрощался с верховным жрецом, полный горестных предчувствий. Он не пал, однако, духом, зная, что то, чего он добьется для народа в ближайшее время, останется, даже если жрецы возьмут верх.

«В самом худшем положении, — думал он, — надо делать все, что мы можем и что от нас требуется. Когда-нибудь все это наладится, и нынешний посев даст свой урожай».

Все же он решил не волновать народ. Напротив, готов был успокаивать нетерпеливых, чтобы не создавать фараону новых затруднений.

Несколько недель спустя Пентуэр въезжал в пределы Нижнего Египта; по дороге он приглядывался к крестьянам и ремесленникам, из числа которых можно было бы выбрать делегатов в собрание, созываемое фараоном.

Всюду видны были признаки сильнейшего возбуждения: крестьяне и работники требовали, чтобы им был дан седьмой день для отдыха и чтобы им платили за все общественные работы, как это было прежде. И только благодаря проповедям жрецов разных храмов не вспыхнул еще бунт и не прекратились работы.

Кроме того, его поразили и кое-какие новые явления, которых еще месяц назад он не замечал.

Во-первых, население разделилось на две партии. Одни были сторонниками фараона и врагами жрецов, другие восставали против финикиян. Одни доказывали, что жрецы должны выдать фараону сокровища Лабиринта, другие шептали, что фараон слишком покровительствует чужеземцам. Но особенно поразил его неизвестно кем пущенный слух, будто Рамсес XIII проявляет признаки сумасшествия, как его сводный старший брат, отстраненный от престола. Этот слух распространился среди жрецов, чиновников и даже среди крестьян.

— Кто вам рассказывает подобный вздор? — спросил Пентуэр одного знакомого инженера.

— Это не вздор, — ответил инженер, — а прискорбная истина. В фиванских дворцах видели фараона, бегающего нагим по садам, а однажды ночью он влезал на деревья под окнами царицы Никотрисы и разговаривал с ней самой.

Пентуэр уверял инженера, что не далее как полмесяца назад видел фараона в полнейшем здоровье, но тот не поверил ему.

«Это уж происки Херихора, — подумал жрец. — Впрочем, только жрецы и могли получить такое сообщение из Фив».

На время у него остыло желание заниматься отбором делегатов. Но вскоре к нему вернулась энергия, и он по-прежнему повторял себе: то, что народ выиграет сегодня, он не потеряет завтра. Разве что произойдут какие-нибудь чрезвычайные события.

За Мемфисом к северу от пирамид и сфинкса возвышался на самой границе песков небольшой храм богини Нут. Там проживал престарелый жрец Менес, величайший в Египте астроном и одновременно ученый механик.

Когда в стране приступали к постройке большого здания или нового канала. Менес являлся на место и давал свои указания. Вообще же он вел более чем скромную, одинокую жизнь в своем храме, наблюдая по ночам звезды, а днем работая над какими-то приборами.

Пентуэр уже несколько лет не был в этих местах, и его поразила запущенность и убожество храма. Кирпичная стена обвалилась, деревья в саду засохли, по двору бродили тощая коза и несколько кур.

У ограды храма не было никого. Лишь когда Пентуэр стал громко звать, из пилона вышел старик — босой, в грязном чепце и в перекинутой через плечо облезлой шкуре пантеры. И все же осанку его отличало достоинство, а лицо светилось умом. Он пристально посмотрел на гостя и произнес:

— Кажется ли мне, или это в самом деле ты, Пентуэр?