Фартовые
Шрифт:
— Твой прокол! Кенты мои, признав тебя паханом, хотя бы и на время, давно бы сами накололи на перо мокрушника, либо тебе его с потрохами на сходку притащили, там учинили бы разборку и делу крышка. Так-то! Они не хуже тебя соображают, что ты им ни хрена не веришь. А можно ль вот так в дело ходить, хавать из одного общака? Век свободы не видать, если они того душегуба сами не ловят. И накроют его. Мои кенты — не падлы! Да и не заказывал я им ни твою, ни бабью шкуры. У меня из «малины» многие в откол ушли. Все дышат. Никого не замокрили. Да и нахрен под «пером» держать? Это ж себе в наклад. Либо
— Я в подсосе не нуждался, своп башли имел. И все ж ко мне не раз фартовые клеились, чтоб за откол счеты свести. Но со мной не удалось.
— Чьи фартовые? — в упор спросил Берендей.
— Разные. С одними по тюрягам и зонам сроки тянул, с другими — в делах бывал—.припоминал Дядя.
— Мои средь них были?
— Тех, кто сегодня со мной кентуются, тогда не было.
— А что тебе сами кенты ботают про того мокрушника? — интересовался Берендей.
— Вначале признали руку Угря. Этот с одного маху таких лбов валил, каких всей «малиной» не замокрить. Я его знал. Но в том-то и дело, что Угорь уже года три — в жмурах. От спирта сгорел.
— А я и не знал, — покачал головой Берендей.
— Потом Змея вспомнили. Тот в зоне уже пятый год. Были и другие, но все мимо. Не то и не те… И стал я сам каждого кента на чистую воду втихаря выводить. Узнал, кто где был в тот день и в то время. Интересно получилось, — как-то страшно раз улыбался Дядя.
Берендей незаметно для себя собрался в пружинистый комок, спросил чужим голосом:
— И что надыбал?
— Все сводится к твоему Цыгану. Он — как испарился. Весь Сахалин перевернули, его нигде нет.
— Так, допер я. Выходит, ты ко мне за Цыганом нарисовался? У меня его накрыть хотел и пришить обоих враз? — побелел Берендей.
— А ты бы как в моей шкуре крутился? — вскипел Дядя.
— Тебе не ровня! Я за бабьими жопами от кентов не отсиживался! И нынче ни с кого навар не снимаю. Свое хаваю! Не накрываю кентов за собственные шкоды!
— Мы с тобой в одном деле были! Не я тебя в зону упек! Чего базлаешь теперь? — осел голосом Дядя.
— Допер я, дошло, зачем ты тут возник! Старый кент! Шел бы ты к хренам! Я нынче сам в отколе. «Малина» забыла. Пришлось, чтоб не сдохнуть, вкалывать вровень с работягами.
— Не ты один. Все законники чертоломят теперь. По всем зонам-и тюрягам. В бугры пацанов выводят, фрайеров. Те нас, законных, на «перо» берут. Разборки устраивают. Беспредел по зонам — как зараза. Дюймовочка из отсидки вернулся, порассказал, старый хрен. Хотел я его из «малины» в откол отпустить — не хочет.
— Хоть и плесень, а не тронь! Он со мной с самого начала. Удачлив был фартовый, — похвалил Берендей старого вора.
— Зато теперь фартового от лягавого не отличит. В дело его посылать нельзя. Слепой и слабый. Целыми днями водяру жрет и блатные песни скулит.
— А чего ты от него еще хочешь?
Он свое отработал. Имеет фарт еще сто лет дармовую водку жрать. И не моги его шпынять! Он один не меньше двух «малин» путних взрастил. До моего прихода чтоб ни в чем отказа не знал, — зло приказал Берендей.— Пускай дышит, мне-то что?
— Где след Цыгана потерялся? — словно мимоходом вернул Дядю к главной теме Берендей.
— В последний раз его видели кенты на железке. Это за день до смерти Анны. С тех пор Цыгана нет нигде. Все обшмонали. Глухо.
— Я сам его сыщу. Только не он загробил твою бабу. Это, как мама родная, понятно. Цыган мог пришить. Но не бабу. Он кобель отменный. Ему бабы дороже головы. Был один случай. Баруху надо было убрать. Так Цыган, падла, не так понял. Две ночи с нее не слезал. А уж пришить и не подумал. Спрятал ее надежно. Так что никто бы не допер. Та, дура сракатая, и теперь дышит. А все от того, что на Цыгана нарвалась. У него, гада, хер раньше мозгов соображать умеет. Он и колганом паханит, — рассмеялся Берендей.
Дядя сидел, задумавшись, опустив голову на руку. Что-то взвешивал.
Харя лежал на койке, наблюдал за фартовыми и делал выводы.
Берендей грелся у печки, глядя в огонь топки. О чем он думал теперь? Вспоминал «малину», кентов, а может решал для себя сложное — кто убил сожительницу фартового?
— Тебе когда-нибудь грозили за откол разборкой? — внезапно спросил Берендей.
— Фартовые Привидения. И не только грозили. Но их нет. Все в жмурах.
— В последней ходке с кем-нибудь залупался по большой?
— Было. Как всегда. Ну так за это бабу мокрить не стали бы, — подумав, ответил Дядя.
— Я всех перебрал в памяти. Каждого шныря и майданщика, не только фартовых. Никто из них не мог. И главного нет — причины, чтоб бабу твою убрать. Это дело мог утворить кто-то из охинских кентов, — продолжил Берендей.
— Да их никого не осталось. Там мокрушники были только у Привидения. Сам знаешь, что с ними стало.
— Ты зря не ботай. Нет города без собаки и «малины». Значит, о ком-то ты не знал, — не соглашался Берендей.
Дядя достал из рюкзака бутылку водки.
— Совсем запамятовал, кент. Принес водяру, а затрепался и крышка. Давай встречу замочим.
Берендей потер ладони, потянулся за котлетами.
— Зови кента к нам, — указал Дядя взглядом на Федьку.
— Харя, раздавим по стопарю, иди к столу! — позвал Берендей.
Федька хотел покочевряжиться. Мол, не падкий на чужое. Но испугался, что фартовые больше не позовут. Бутылка-то одна, самим мало. Федька покривил губами, чтоб фартовые не видели и рысью примчался к столу. Водки он уже давно не пил.
Разлив под ноготь — верную мерку — на троих, Дядя предложил:
— За здоровье наше и всех кентов, кто в деле не струхнул, в суде не наклепал, в тюряге, зоне — не ссучился. Пусть всех нас фортуна бережет.
— Пусть всех зэков дождется свобода. Дай им Бог дожить до нее, — выпил свою долю Берендей.
— А я за всех мужиков пью, за путевых. Нехай им во всем фартит. Пусть бежит от них горе. А друзья чтоб никогда не расставались, — закинул Харя водку в горло. И, булькнув коротко, воткнулся носом в хлебную корку.