Фарватер Чижика

Ну, и что тут можно ответить? Потому письма без обратного адреса я решил выбрасывать, не вскрывая.

— Эгей, Чижик, — позвала Лиса.

— Он сегодня задумчив, — объяснила Пантера.

— Я всегда задумчив, просто сегодня не маскируюсь.

— Так ты будешь на активе?

— Буду, буду. Время, место?

— Завтра в девять утра, четвертая аудитория.

Видно, припекло, раз вместо занятий устраивают слушания. Срочно, да.

И мы оставили Аркадьевых до завтра. Не зачерствеют, не прокиснут. В воде не утонут, нет.

Утром двинулись в город. Ну да, тесновато в гараже, но помещаемся. Дедушка предвидел, что настанет время, и автомобиль станет такой же естественной вещью, как шляпа. Сегодня наличие автомобиля у одних раздражает других, тех, у кого автомобиля нет. Но со временем притерпятся, как притерпелись к шляпам, очкам и прочим признакам классовой чуждости.

Ехали мы на «Панночке», девочки весь день будут вместе, а я вернусь на такси. Наши люди на такси в институт не ездят, но обратно-то можно.

И все трое прошли в четвертую аудиторию. Четвертая аудитория рассчитана на сто человек, поток. И была почти заполнена. Расширенный актив.

Вводное слово произнес парторг института, Никодимов. Ничего нового я не услышал. Так и так, преподаватель Аркадьев (уже и не доцент) покидает вскормившую его Родину, променяв её на сионистский Израиль ради иллюзий сладкой жизни. А сионизм — это фашизм! И потому необходимо дать поступку Аркадьева принципиальную оценку.

И все стали дружно давать принципиальную оценку. Одни зачитывали по бумажке, другие полагались на память, третьи импровизировали.

Пятый год, а впечатление, будто мы опять на первом курсе и обсуждаем письмо Митринкова в Центральный Комитет. Он, помнится, обратил внимание, что студенты за полтора месяца уборки урожая в колхозе не заработали ни копейки. Тогдашний комсорг факультета пытался дезавуировать заявление Митринкова, но в результате дезавуировался сам.

Сегодня немного другое. Сегодня обсуждаем не студента-первокурсника, а целого доцента. Прогресс? Не уверен. Скорее, топтание на месте. Вернее, на человеке.

— Позвольте мне! — не стал оттягивать неизбежное я.

Позволили, как не позволить человеку, который с Брежневым фотографируется. И это они еще об Андропове не в курсе.

Я поднялся на кафедру. Представил, как выгляжу со стороны. Обыкновенно выгляжу. Костюм хороший, бабочка — к этому уже привыкли. Ордена нет: скромность не только украшает, но и устрашает. Да и не хочу костюм дырявить.

— Если бы товарищ — или уже гражданин? Или уже не гражданин? В общем, если бы Кирилл Андреевич Аркадьев был комсомольцем, я бы предложил самое суровое наказание для него: исключить из комсомола, и пусть он живет с этим до конца своей долгой, надеюсь, жизни. Живет и мучается.

Но он давно не комсомолец. Он уже двенадцать лет как коммунист. И потому давать принципиальную оценку должны наши старшие товарищи, опытные и мудрые. А мы будем внимать и на ус мотать. Как студент, я могу лишь сожалеть о случившимся, и только. Это в Китае хунвейбины запросто оценивают преподавателей, и даже изгоняют их из университетов. Но мы же не хунвейбины. Мы комсомольцы. И должны ориентироваться на мудрость партии, да.

Что же касается отъезда в Израиль, так ведь Кирилл Андреевича не ночью бежит через границу, а отправляется туда с разрешения соответствующих органов. У меня нет никаких оснований сомневаться в компетентности этих органов. Аркадьев не оставляет Родину в беде, в беспомощном состоянии, на грани краха. Наша Родина сильна, могуча, и пользуется заслуженной любовью всех людей доброй воли, всего прогрессивного человечества. Так что Кирилла Андреевича можно только пожалеть. Но жалеть его я не буду. Он взрослый человек, с учёной степенью, и, полагаю, полностью отдаёт отчет в своих действиях.

— А предлагаете вы что, Михаил Владленович? — вот так, и отчество помнит.

— Предлагаю обратить особое внимание на воспитание патриотизма у советских студентов. Наш патриотизм должен проявляться не в заученных словах, не в трескучих речах, а в том, чтобы учиться, а затем работать как можно лучше, используя все возможности, которые нам предоставляет страна.

— А по Аркадьеву?

— А что — по Аркадьеву? Уедет, и уедет. Миллионы людей куда-то едут, вот и он едет. Забыть. Мне, как советскому человеку, куда интереснее те, кто остается. Мне с ними жить и работать, с ними, а не с Аркадьевым.

Выступление мое, похоже, не удовлетворило никого, и, одновременно, удовлетворило всех. Раздувать дело — штука опасная. За то, что проглядели сиониста, влететь может всем — и парторганизации, и администрации. Лопнет — и всех забрызгает. Лучше сделать вид, что ничего особенного не случилось. Чтобы тихонько сдулось.

А ничего и не случилось. Пока что.

Глава 16

25 ноября 1976 года, четверг

Книги, знания и сила

— Главная проблема библиотеки не книги. Главная проблема библиотеки — сама библиотека!

Евгения Максимилиановна знала, что говорила — она главный библиотекарь нашего института уже много лет.

— Предположим — только предположим! — что какой-то доброхот подарит нам тысячу книг. Или даже пять тысяч.

— Предположим, — согласился я.

— Где мы их разместим? На тысячу книг фонда по нормативам полагается пять квадратных метров площади, и, нужно сказать, это заниженный норматив. Какой есть. Значит, на пять тысяч книг — двадцать пять квадратных метров площади. Откуда они возьмутся? У нас и без того книг вдвое больше, чем позволяет пространство. А вдвое больше — не значит вдвое лучше. Напротив. Доступность книги падает, и потому она и есть, и её нет. В каталоге есть, а найти — та ещё проблема.

— Проблема, — опять согласился я.

— Далее. Опытным путем установлено, что для нормального функционирования библиотеки на каждые пять тысяч книг фонда требуется один библиотекарь. Минимум! Пять тысяч книг доброхот подарить способен, теоретически это возможно. Но ставку библиотекаря? А без ставки эти книги лежат мертвым грузом. Лежат и занимают место — если это место вообще есть. Проблема?

— Проблема, — я радовался, что хватило ума сначала разузнать что и как, прежде чем покупать библиотеку Аркадьева.

Да, Аркадьев, перелётная птица, предложил купить его библиотеку. Три тысячи книг. Чуть больше. Недорого, вернее, не очень дорого, но — за доллары. Ни в Израиль, ни в Америку, никуда он три тысячи книг не вывезет. Не до книг ему там будет, в Нью-Йорке. Если устроится хорошо, станет американцем — то будет читать местные книги. Если не устроится хорошо — то будет к этому стремиться, и опять ему будет не до Толстого, Достоевского или Колпакова с Оваловым.

Книги сейчас пользуются спросом, но распродать по максимальной цене — это долго, а сроки поджимают. Важнее то, что ему, Аркадьеву, деньги не очень-то и нужны, в смысле — наши советские деньги. Вывозить их за рубеж — нельзя. Менять на валюту — тоже нельзя. Покупать здесь золото-бриллианты опять нельзя, то есть покупать-то можно, вывозить в товарных количествах нельзя. Ну, и цена местных бриллиантов заметно завышена, купив здесь ювелирки на десять тысяч рублей, там он может выручить за них две тысячи долларов. Если на таможне не отберут. Могут и отобрать, прячь, не прячь. Как пограничники у Бендера. Я всегда думал, что Бендера обобрали не румыны, а наши пограничники. У румын и пограничников в те времена не было. Почти.