Фата-Моргана 6 (Фантастические рассказы и повести)

— Осден не выносит, когда к нему прикасаются, — дрожа, сказала Олеро. — Однажды я случайно натолкнулась на него, и он отшвырнул меня прочь, как если бы я была какая-нибудь грязная тряпка.

— Он — само зло, — сказал Порлок неестественным голосом, испуганно глядя на обеих женщин. — Закончится все тем, что он сорвет нашу экспедицию, мешая тем или иным способом. Запомните мои слова. Он не приспособлен для жизни с другими людьми!

Они приземлились на Северном Полюсе. Полуночное солнце тлело над низкими холмами. Короткие, бесстрастные зеленоватые биоформы тянулись в разные стороны. Но все — на юг. Подавленные невероятной тишиной, трое исследователей приготовили приборы и инструменты и начали работать, три вируса, мелко трясущиеся на теле неподвижного гиганта.

Никто не предлагал Осдену принять участие в исследовании планеты ни в качестве пилота, ни в качестве фотографа или регистратора, а сам он никогда не изъявлял желания, поэтому он редко покидал базовый лагерь. Он вводил ботанические таксономические данные, полученные от Харфекса, и помогал в качестве ассистента Эскване, в функции которого входило главным образом поддержание в рабочем состоянии и ремонт систем и механизмов. Эсквана стал помногу спать, по двадцать пять и более из тридцати часовых суток планеты, отключаясь прямо во время ремонта радио или проверки схемы управления геликоптера. Однажды координатор Томико осталась на базе, чтобы понаблюдать за ним. В лагере больше никого не было, кроме Посвет Ту, которая была подвержена эпилептическим припадкам; Маннон закрыл ее сегодня в лечебный контур в состоянии превентивной кататонии. Тонико начитывала рапорты в запоминающий банк и не упускала из виду Осдена и Эсквану. Прошло два часа.

— Должно быть, ты хочешь использовать восемьсот шестьдесят микровальдоз, чтобы скрепить это соединение.

— Естественно.

— Извини, я заметил, что там было восемьсот сорок.

— И заменишь их, когда я использую восемьсот шестьдесят. Когда я не буду знать, что и как делать, инженер, спрошу совета у тебя.

Минуту спустя Томико оглянулась. Так и есть. Эсквана спал, засунув палец в рот и уронив голову на стол.

— Осден.

Он не откликнулся, белое лицо не повернулось, но нетерпеливым движением он дал понять, что слушает.

— Ты не можешь не знать о ранимости Эскваны.

— Я не несу ответственности за его психические реакции.

— Но в ответе за свои собственные. Эсквана здесь — необходимый человек для нашей работы, а ты — нет. Если ты не можешь контролировать свою враждебность, ты должен всецело избегать его.

Осден положил инструменты и встал.

— С удовольствием, — сказал он своим мстительным, царапающим голосом. — Возможно, ты не можешь представить, каково испытывать иррациональные страдания Эскваны. Быть вынужденным разделять его ужасную трусость, съеживаться вместе с ним от страха перед всем!

— Не пытаешься ли ты оправдать свою жестокость по отношению к нему? По-моему, ты бы должен обладать большим самоуважением. — Томико вдруг поняла, что дрожит от злости. — Если твоя эмпатическая сила действительно дает тебе возможность разделить страдания Андера, почему это не пробудило в тебе ни малейшего сострадания?

— Сострадания? — сказал Осден. — Сострадание. Что ты знаешь о сострадании?

Она пристально смотрела на него, но он не хотел глядеть на нее.

— Не мог бы ты передать словами твое эмоциональное состояние по отношению ко мне в данный момент?

Он сказал:

— Я могу это сделать значительно более точно, чем ты. Меня учили анализировать такие ответы, когда я их получаю. И я делаю все, чтобы получить их.

— Но как ты можешь ожидать, что я буду испытывать какие-либо добрые чувства по отношению к тебе, когда ты так себя ведешь?

— Причем здесь, как я веду себя, ты, глупая свиноматка, ты думаешь, от этого что-нибудь зависит? Ты думаешь, что средний человек — это источник любви или доброты? По мне лучше быть ненавидимым, презираемым. Не быть женщиной или трусом, я предпочитаю, чтоб меня ненавидели.

— Это вздор. Жалость к самому себе. Каждый человек имеет…

— Но я не человек. — сказал Осден. — Есть все вы, и есть я сам. Я один.

Испуганная этой вспышкой крайнего солипсизма, она некоторое время молчала, наконец сказала, без злобы и жалости, как врач, ставящий диагноз:

— Ты обязательно убьешь себя, Осден.

— Это суждено тебе, Хаито, — сказал он насмешливо. — Я не подвержен депрессии, и нож для харакири не для меня. Чем, по-твоему, я должен здесь заниматься?

— Оставь лагерь. Пожалей самого себя и нас. Возьми геликоптер и накопитель информации и отправляйся считать виды растений. В лесу — Харфекс еще не добрался туда. Возьми участок леса в сто квадратных метров в пределах радиосвязи, но за пределами твоего эмпатического радиуса. Связь в восемь и двадцать четыре часа. Ежедневно.

Осден улетел. В течение пяти дней от него ничего не поступало, кроме лаконичного «Все хорошо» дважды в день. Атмосфера в базовом лагере сменилась, как театральная декорация. Эсквана стал бодрствовать по восемнадцать часов в сутки. Посвет Ту достала свою звездообразную лютню и извлекала музыку небесной красоты (музыка приводила Осдена в бешенство). Маннон, Харфекс, Дженни Чонг и Томико — все отказались от транквилизаторов. Порлок на радостях выгнал что-то в своей лаборатории и все это выпил один. У него было похмелье. Аснанифойл и Посвет Ту продолжали всю ночь Числовую Эпифанию, эту мистическую оргию высшей математики, которая является высшим удовольствием для религиозной сетианской души. Олеро спала с каждым. Работа подвигалась хорошо.

Однажды специалист по неживой природе, работавший среди высоких, толстых стеблей граминиформ, вернулся на базу бегом.

— В лесу что-то есть! — Его глаза были выпучены, он задыхался, его усы и пальцы тряслись. — Что-то большое. Двигалось за мной. Нагибаясь, я наносил отметки уровня. Это набросилось на меня. Как будто упало с деревьев. Сзади. — Он оглядел всех, в широко раскрытых глазах застыли ужас и изнеможение.

— Садись, Порлок. Не воспринимай это так серьезно. А теперь расскажи еще раз, с самого начала. Итак, ты что-то увидел.

— Не так отчетливо. Только движение. Решительное. Я не знаю, что это могло быть. Что-то самодвижущееся. В деревьях, древоформах или как там еще мы их называем. На опушке леса.

Харфекс выглядел мрачным.

— Здесь нет ничего, что могло бы напасть на вас, Порлок. Здесь нет даже микроорганизмов. Здесь не может быть большого животного.

— Может, вы видели внезапно упавший эпифит или сзади вас упала виноградная лоза?

— Нет, — сказал Порлок. — Это свалилось на меня сквозь ветки. Быстро. Когда я обернулся, это сразу исчезло, куда-то вверх. Оно производило шум, своего рода треск. Если это было не животное, одному Богу известно, что это могло быть. Оно было большим — таким большим… как человек, по меньшей мере. Может быть, красноватого цвета. Я не мог рассмотреть. Я не уверен.

— Это был Осден, — сказала Дженни Чонг. — В роли Тарзана. — Она нервно хихикнула, и Томико подавила дикий беспомощный смех. Но Харфекс не улыбнулся.

— Человек начинает чувствовать себя неловко под древоформами, — произнес он своим вежливым, сдержанным голосом. — Я это заметил. Может быть, поэтому я не могу работать в лесах. Есть какая-то гипнотическая особенность в окраске и промежутках между стволами и ветками, особенно на солнечной стороне; и из выброшенных спор прорастают настолько упорядочение и правильно расположенные растения, что это кажется неестественным. Я нахожу это очень неприятным, субъективно говоря. А что, если более сильный эффект подобного рода может вызвать галлюцинации?