Фата Моргана
Шрифт:
Верно, стучат.
Маланка слезает с лавки, нащупывает стены, а в окно кто-то барабанит.
— Кто там? Кто стучит?
Маланка открывает окно.
— Идите на завод. Несчастье. Андрию руку попортило.
— Несчастье... — повторяет за ним Маланка.
— Сильно попортило?
— Не знаю. Кто говорит — оторвало руку, а кто—пальцы.
— Боже мой, боже...
Маланка мечется в темноте, как мышь в западне, а что хотела сделать — не помнит. Наконец Гафийка подает ей юбку.
Вот тебе и гром!
Какая бесконечно длинная деревня.
Только теперь замечает Маланка, что за ней бежит хлопец с завода.
— Ты видел Андрия?
Кто-то чужой спросил, а хлопец сейчас же говорит.
Нет, он не видел, его послали. Рассказывает что-то нудно и долго, но Маланка не слушает.
Вот уже дохнуло ночной сыростью с пруда, и вдруг, за поворотом, ряд освещенных окон резанул сердце. Завод выбрасывает клубы дыма и весь дрожит, яркий, большой, живой среди мертвой ночи.
Во дворе группа людей, горит свет. Андрий помер. Она кричит и всех расталкивает.
— Молчи, старуха!..
Сердитый голос ее останавливает, она внезапно замолкает и лишь покорно, как побитая собака, переводит взгляд с одного на другого.
Ей объясняют:
— Он, видите, был в аппаратной...
— У машины, значит...
— У машины,— говорит Маланка.
— Держал масленку, а шестерня вдруг и того... и повернулась...
— И повернулась,— повторяет Маланка.
— Он тогда правой хвать, чтоб удержать масленку, а ему четыре пальца так и отхватило.
— По самую ладонь.
— Жив? — спрашивает Маланка.
— Жив... там фершал.
На землю ложится свет, а что там делают, как Андрий — Маланка не знает. Только теперь услыхала, что стонет. Значит, жив.
Наконец тот же сердитый голос кричит:
— Тут жена? Ну, старуха, иди...
Рабочие дают ей дорогу. Она видит что-то белое, вроде подушки, и, только подойдя ближе, замечает желтое, как воск, лицо, какое-то ссохшееся, маленькое, темное, перекошенный рот.
— Андрийко, что ты наделал?
Молчит и стонет.
— Что с тобой, Андрий?
— Откуда мне знать... Калекой стал... Собери мои пальцы.
— Что ты говоришь, Андрийко?
— Собери мои пальцы, закопай... Я ими хлеб зарабатывал. Ой... боже мой, боже...
Подошли двое рабочих и увели Андрия. Не дали Маланке поголосить.
В аппаратной Маланка искала Андриевы пальцы. Три желтых в масле обрубка валялись на полу, у машины, четвертого так и не нашла. Она завернула их в платок и захватила с собой.
Утром Андрия отвезли в больницу, в город, а Маланку позвал сам паныч Леля. Он долго сердился,
кричал на нее, как на Андрия, но, спасибо, дал пять рублей.Через три недели Андрий вернулся. Худой, желтый, поседел, рука на перевязи.
— Болят у меня пальцы,— жаловался Маланке.
— Да где те пальцы?
— Как пошевелю ими,—а пошевелить хочется,— так и заболят. Ты их закопала?
— Как же. В огороде. Что будем делать? — жаловалась Маланка.
— Как что? Пойду на завод, пусть поставят на другую работу.
Но в конторе сказали, что калек не принимают. К панычу Леле и не пустили.
— Хорошее дело! — кричал Андрий.— Работал, пане добродзею, на сахарном двенадцать лет,— не чужой он был, твоего же тестя; теперь у тебя руку при машине испортил, а ты меня выбрасываешь, как хлам...
Потом ходила Маланка. Просила, умоляла — не помогло. И так, говорит, большие расходы: за больницу платили, пять рублей дали, а сколько возни было...
— Вот тебе, Андрийко, и винокуренный завод,— шипела Маланка, отводя душу.
— Мама... что я вам скажу...
— А что, Гафийка?..
Гафийка в нерешительности молчала.
— Да говори уж, говори...
— Пойду я в работницы.
Маланка подняла руки. Она опять свое!
Все ее сердят, раздражают, хоть помирай.
— Вы не печальтесь, мама. Так было бы лучше. Тато уже не смогут зарабатывать, куда им! А придет зима...
— Молчи! Что ты пристала! Я уже и так похожа на тень.
Гафийка замолкла. Ей было досадно. Мать плачет, а кто знает почему?
Долго Маланка сморкалась и вытирала слезы.
Гафийка подумала вслух:
— Как раз Пидпара ищет девку.
Маланка упорно молчала.
Так ничего и не вышло, как всегда.
А Андрий злился. Голос его стал еще более визгливым, бабьим. Когда он сердился, краска заливала ему лицо, отчего усы становились совершенно белыми.
— Богачи! Заводчики! Сделали из меня калеку, а тогда и прогнали. Отняли силу, выпили кровь, и стал не нужен.
Каждому встречному Андрий совал искалеченную руку.
— Вот посмотрите, что со мной сделали. Двенадцать лет выматывали жилы, двенадцать лет их кормил... Разве такая должна быть правда на свете? Так тебе перетак...
Андрий у Хомы перенял брань.
Он говорил:
— Это им даром не пройдет, чужая обида вылезет боком. Разговор этот дошел до пана, и он перестал посылать Андрия на почту. Теперь на почту ходил уже другой.
«Что ты сделаешь ему, толстому? — думал Андрий.— У кого сила, у того и правда. Мы как скот у пана. Да где там! Он скотину пожалеет скорей, ведь за нее деньги плачены. Правду говорил Гуща...»
Гафийка взглянула на отца дружелюбно. Вот когда он вспомнил про Гущу...
О наймах не было больше разговора, но все знали: придется Гафийке служить. Маланка хворала, сразу осунулась и не каждый день выходила из хаты. Гафийка отправлялась на работу одна. Старая беда снова возвратилась. Горько было Маланке.