Фатальное колесо. На все четыре стороны

– Ничего себе.

– Всего за два года замучено, сожжено, сброшено живьем в колодцы, забито до смерти и уморено голодом примерно пятнадцать тысяч человек. Я употребил слово «примерно», потому что из колодцев не изъято останков около двух тысяч узников. Колодцы просто решили запечатать и залить бетоном, работники на раскопках падали в обморок и сходили с ума.

Мы молчали, оцепеневшие.

А начальник продолжал тихим, ровным и страшным голосом:

– Стационарных печей не было, но людей жгли так называемым «стеллажным способом». Нижний слой – шпалы, потом люди, доски, керосин. Снова люди, доски, керосин… люди, доски, керосин – и так до десяти слоев. Люди… гм-м… многие, короче, были еще живы. Найдено два таких «стеллажа», в одном было сожжено минимум две с половиной тысячи, во втором – около тысячи семисот. На пожарище даже костей не оставалось, один лишь пепел. Фотографии в этом альбоме. А вот в этой папке материалы судебного процесса над палачами. Три года назад он наконец состоялся. В Германии, спрашиваешь, искали?

Шеф как-то очень неприятно оскалился.

– А где еще? В Канаде? В Аргентине, Бразилии?

– В Советском Союзе, – подрагивая голосом от чрезмерного спокойствия, ответил Шеф. – Из персонала лагеря только четверо – немцы. Все остальные – шуцманы, полицаи Сто пятьдесят второго крымско-татарского шума-батальона. Да-да. Те самые, о которых ты тут намедни распинался. За два дня до освобождения Симферополя они провели последнюю акцию уничтожения. Так называемую «процедуру зачистки лагеря». Вручную… из пулеметов. А потом, по дороге на юг, куда они якобы отступали с немецкими войсками, шуцманы просто банально растворились в предгорьях. Разбежались кто куда. На все четыре стороны. И списки личного состава все пропали, или спрятал кто-то, или просто кто-то уничтожил от греха. Вот и пришлось вылавливать их по свидетельским показаниям без малого тридцать лет. Все, что они творили с узниками концлагеря, в материалах суда подробно описано. Читайте, анализируйте.

Он шумно встал, толкнув кресло назад.

– Я в партком. Знакомиться с куратором. Вы работайте с документами. Материалы под грифом, из кабинета не выносить, записей не делать.

– Сергей Владимирович, мы знаем, что такое «под грифом»…

– Как раз это я и хотел услышать. И именно от тебя, учитывая, что ребенку вообще допуск не положен!

– Так я знаю, что… все это безобразие под вашу личную ответственность. Ценю даже.

– Ладно, работайте, – не стал ввязываться в перепалку Пятый. – У вас два часа на все про все. Потом жду версии.

– Ой, постойте, Сергей Владимирович!

– Ну, что еще?

– Вы говорите «версии». Организуйте нам встречу с подозреваемым. С тем самым пьяницей, что чуть под «вышак» не загремел. Он ведь наверняка в отказе?

– А ты откуда знаешь?

– Опыт…

За спиной закашлялся Козет.

– Организую. Все. Читайте. Я пошел.

– Ни пуха…

– Отставить!

– Понял.

Хлопнула дверь. Излишне, надо сказать, резко хлопнула.

– Ну ты что, Старик? – Ирина демонстративно покрутила пальцем у виска. – Шеф и так на взводе.

– Да я понимаю. – Я уселся за стол и пододвинул к себе папку с материалами суда. – Ну, что там у нас «под грифом»? Да-а, не секретить эти документы надо, а в газеты, в листовки, в телепередачи и кинофильмы. В школах надо на «уроках мужества» показывать!

– Кому надо виднее.

– «Кому надо» страну прощелкают через пятнадцать лет!

– Чего-чего через пятнадцать лет? – оторвался Сан-Саныч от материалов дознания. – Какую страну прощелкают?

Ирина за спиной у Козета сделала мне «страшные глаза» и очередной раз покрутила пальцем у виска. Ну да, погорячился. То, что я из будущего, знает только Ирина. Козет пока в круг посвященных не допущен.

– Фантастическую, – буркнул я с показным равнодушием. – Фантастически тупую и неорганизованную страну. Ты что, Стругацких не читал? «Попытка к бегству»? Там герой, между прочим, тоже из концлагеря сбежал.

Сан-Саныч только рукой махнул.

– Нашли время для литературного салона. Давайте работайте с секреткой! Не филоньте.

А ведь и точно, Козет сейчас в отсутствие Пятого по субординации старший!

– Слушаемся, герр гауптман.

Сан-Саныч медленно отложил от себя очередной протокол допроса и внимательно посмотрел на меня.

– Слышь, Витек. Как бы тебе это доходчиво объяснить? Чтобы дошло до нужного места. Ты ведь вроде как умный? Тогда должен врубиться. Ты это, брось хохмить по этому поводу. Особенно вот так. Не стоит шутить как попало, случается, что и не смешно бывает. У тебя под носом целая пачка фотографий с горами костей и черепов человеческих. Они, между прочим, от людей остались, которые запросто могли дожить до нашего времени. А тут на фотографии, гляди, завалы из пепла! И шпалы обгоревшие. Заметь, шпалы даже не прогорели до конца, а от людей… песочек только серый. А вот смотри, это наручники из проволоки. Людям сзади руки скручивали и… живьем в колодец! Смотри-смотри, вот эта гора с человеческий рост – это все проволочные наручники!

Мне показалось, что вместе со щеками у меня даже кончики ушей полыхнули красным.

Ай да Сан-Саныч. Уважаю!

– Прости, – сказал я тихо и покладисто уселся за материалы.

Уел меня Козет! Сделал. А поделом! Так тебе и надо, умник сопливый!

Воцарилась рабочая тишина.

Почему большинство фотографий я вижу первый раз в жизни?

Я! Историк, публицист. Да и просто неравнодушный и любознательный по жизни человек? Почему действительно все эти материалы суда над палачами засекречены от народа? Кого мы очередной раз боимся обидеть? Зачем мы даем повод будущим либерастическим подонкам заявлять через два десятка лет, надув щеки, что весь этот кошмар – хитрая фальсификация комитетчиков? Мол, неправда все это! Не было в совхозе «Красный» десятков тысяч невинно убиенных! А если и были, то это все кагэбэшники сами и устроили.

Вот сидят рядом со мной за столом молодые, приятные на вид люди, тоже кагэбэшники, между прочим, профессионалы, бойцы, и все равно бледнеют, читая. Кулаки сжимают до белых костяшек.

Как можно, к примеру, придумать, сфальсифицировать такое: как только ушли немцы и шуцманы из концлагеря, уничтожив предварительно всех узников, оставшиеся в живых жители Симферополя кто пешком, а кто на подводах устремились в урочище Дубки, где и проходили акты массового убийства. Люди бросились искать своих родных и близких среди бездыханных, изуродованных тел. Сразу везли гробы на телегах, чтобы дважды не приезжать в это адово место. А к вечеру местный городской лазарет был наводнен невиданным доселе потоком сошедших с ума людей. Не всякая психика выдерживала открывшееся горожанам зрелище. Вот факты, вот показания медперсонала, журналы, ведомости тех лет. Это что, все тоже сфальсифицировано? Искусственно придумано?

Как такое вообще можно выдумать?

А вот показания обвиняемых, бывших охранников лагеря, как они без смысла заставляли изможденных людей таскать по полю камни, как устраивались демонстративно-показательные расстрелы, как ежедневно к «отбойному» столбу, стоящему посредине лагеря, привязывали одну жертву и показательно забивали ее насмерть плетьми из бычьей кожи, переплетенной стальной проволокой. Развлечения ради…

Жертва группового убийства на Северной стороне, Тимофей Кондратьев тоже побывал у этого «отбойника», вот его показания на суде. Чудом спасся. Одноглазый шуцман, которого сами полицаи за жестокость прозвали «Шайтаном», все норовил попасть человеку кончиком плети по глазам. Жаждал отомстить за свое собственное увечье. А Тимофей, прикованный к столбу, все крутился да изворачивался. Шайтан и зубы ему повыбивал, и ребра переломал, ключицу надвое, а по глазам попасть все никак не мог! Бездыханного, полумертвого Тимофея оттащили в барак и бросили на пол помирать. А утром в барак зашел комендант лагеря обершарфюрер СС Карл Шпекман и вдруг неожиданно приказал отвезти избитого узника в городской лазарет. Немец, скорей всего, сам был в шоке от жестокости собственных подчиненных. А из лазарета парню помогли бежать подпольщики – вынесли его под видом умершего, а затем переправили в горы к партизанам.

Придумано?

Чудом повезло парню, которому тогда было сколько? Семнадцать лет! Мальчишка, которого просто во время облавы случайно зацепили полицаи. С улицы забрали – не понравился он им чем-то.

И для того ли ему тогда повезло, чтобы его какое-то животное через тридцать лет, в мирное уже время, зверски растерзало? Вместе с семьей. Вместе с женой и дочерью! Уму непостижимо. Получается, догнала мужика война! Настигла, когда он и не ждал. Когда страшные свои мучения в концлагере готов уже был забыть, как кошмарный сон. И не говорите, что это сотворил пьяный односельчанин. Это сделала война! Пулей на излете, шальным осколком от взрыва, ошметками людской изуверской злобы, уже безвластной, но не ставшей от этого менее опасной.