Фатальный Фатали

и не успел Исаков, только что отправив экземпляр в Тифлис, автору-собственнику Фатали, выставить часть тиража в своем магазине на Невском, у Знаменья, дом Кохендорфа, припрятав остальное на случай конфискации на складе, о местонахождении которого, как наивно полагал Исаков, никто не знал, и хотя стоял серый сумрачный день, один из самых коротких в году, на нуле, и таяло, и капало, и хлюпало, - собирались по двое, по трое легко одетые молодые люди азиатского виду и о чем-то, ожесточенно жестикулируя, говорили, показывая на книжный магазин.

собрались, пожестикулировали, топая по снежной жижице, и разошлись, а утром следующего дня, когда Исаков явился в магазин, - о боже, что это?! стоят трое полицейских, окна магазина выбиты, молодые студенты выкрикивают что-то гневное.

"вот он! сам издатель!" и несколько человек ринулись к Исакову, но остановились перед его внушительным видом, "господа!" "как вы посмели? мы сожжем ваш магазин! рассадник ереси! к самому государю!" и тут же успевшие купить книгу, - в Исакова полетела книга, ударилась и, как подстреленная птица, упала под ноги, и листья под ветерком как невесомые перья крыла, и еще, и еще, и еще. держа на весу книгу, поджег один, другой, быстро загорелись, еще свежие, краска горит, "что ж вы стоите?!" послышался топот, полицейские, осмелев, двинулись на студентов, но в магазин полетели еще несколько булыжников, успели, один ударился о бок Исакова, он прикрыл рукой голову и быстро исчез в магазине, и вот уже казаки, прямо на толпу, "кого защищаете?!" "не смеете!" "мы подданные государя!"

и кони, будто обученные, остановились перед толпой, "расходись, господа!" "мы из бекских сословий, есть иностранные подданные шахиншахского правительства, мы требуем, чтоб государь!..."

а государю уже доложили о возмущении на Невском, странный случай, такого бунта еще не было, предписание шефу, губернатору, министру иностранных дел, специально в посольства южных соседей, "да, да, непременно разберемся", оскорбление царственной особы, веры, и шах! и султан! и паша!

снова персы оказались первыми, да, да, и султан, и ваш государь, смеют рядом называть, но этикет, потерпим, а позволить глумиться?! Исаков? что за книгоиздатель?! а ну-ка! что за цензор? выживший из ума, распустились! другие, свои собственные заботы, а тут с этими азиатцами не поймешь, когда взорвутся, проморгали.

телеграмма в Тифлис, а вдогонку - почта с предписанием.

а в Париже!.. началось с нот протестов, посольства всполошились, но что выкрики горстки алжирских студентов и всяких там берберов, когда недавно только с могучей коммуной расправились! прошло даже незамеченным, только лишь в Латинском квартале, на улочке St. Michel, возле пятиэтажного дома № 13 собрались, пошумели, а потом поднялись на мансарду, где жила молодая турецкая семья, да сочинили петицию на имя президента республики, диктовал алжирец, расхаживая по комнате, подойдет к одному углу, глянет на Notre Dame, подойдет к другому, постоит у окна, глядя на кусочек Парижа, остроребристые, из красной черепицы крыши домов, дым печных труб (сам живет в доме напротив, в крайней, но почетной бедности, на антресолях кафе, и комнату согревает проведенная через нее труба из печи кафе), и обдумывая очередную строку петиции в защиту Корана, пророка и арабов, принесших в Европу цивилизацию, "так и напишите! некто фажерон, именно с маленькой буквы!.." вздрагивали, называя имя Мухаммеда, да еще в связи с богохульными еретическими письмами некоего Кемалуддовле, уж не рука ли России?! Сочинитель, это они узнали, осадив издательство, у самого Фажерона, вышедшего к ним для переговоров, - какой-то кавказец, царский полковник, алжирец набирался воздуху, прежде чем произнести имя пророка, да накажет он!!! вряд ли мусульманин, подставное лицо, быть этого не может, чтоб мусульманин! а в Тифлисе великий князь - вот уж не ожидал - по срочной телеграмме царя был крайне изумлен, долго не мог вправить свихнувшуюся челюсть, этот прилежный как будто, и как сквозь туман: ваше императорское высочество, голос Никитича, полюбуйтесь! да, да, ведь было письмо из таможни Брест-Литовска! эттакий фортель!
– подвернулось на язык генерал-фельдцехмейстеру.

что это вдруг все чины разом к Фатали. и ни одного из низших, во главе с наместником, мелькнула догадка: награда? новый орден?! за заслуги? ведь почти сорок лет, или больше, служит, такого еще эти стены не видели: и шеф, и шеф особый, и губернатор, и полицмейстер, и младший чин, из тех, кто - не наместник же!
– должен слегка прикоснуться к Фатали, чтобы потащить, оттащить, затащить куда следует, и уже двое держат его куда? ах вот почему летели некогда сигары-снаряды к Метехскому замку, и лязгают цепи, и тяжелая железная дверь будто живая, ржаво как нож. успели к Тубу, та в канцелярию, "надо было думать раньше, советовал бы не лезть!" тот же голос, только тогда облизывал пальцы и губы, расхваливая, - "хороша хозяюшка!" вспомнил все же хлеб-соль, "я бы на вашем месте, - фазан, как корона, венчал вершину плова, но строго, не глядя в глаза, - всей семьей, как бы чего не вышло, в Нуху, подальше от всех, не можем ручаться!" "да, да, немедленно, ведь я ему говорила! и Рашид писал!" "Мелкум-хан! Мелкум-хан!" да ведь что ему до нашего Корана и пророка?!" "да я такого!..." Фатали доведен до крайней точки, он может оскорбить, "да, да, это кара! кара аллаха!" и Рашид еще здесь был, но не защищает мать, и за отца не заступается, и шурин тоже, ее брат. Фатали ни о чем не знает, книга и добрая весть еще в пути, но глаза! глаза Никитича! неужто "Кемалуддовле"? но ведь читали! или письма вышли? узкий квадратный двор и высокие толстые стены, и железная решетка, и тишина, будто гроб, не сон ли? на нем нет мундира, защитил бы, арестантская роба, как Тубу? день или ночь? время как сплошное неделимое, только по щетине на лице можно узнать, сколько прошло, а потом и борода не могла помочь.

от послов к консулам, а там в столицы, вот оно, началось.

и разъяренная толпа врывается в дом Фатали, посуда окна лампы люстры стены трещат от напора и лишь ставни не выдержав рвут петли, летят по комнате вылетают в коридор во двор а там ветер подхватив выдувает на улицу и уже над Курой как белые птицы летят вырванные не о Колумбе ли, открывшем Новый Свет? или это страница из тщательно изученной Фатали книги Миттермайера "Смертная казнь"? под ногами топчутся, позвольте! но ведь была тревога! цензура запретила! были изъяты! как попала в Тифлис?!

шеф жандармов сделал специальный доклад царю! "Азбука социальных наук"!! спрятать! закопать! как первое явственное осуществление! программа Российской ветви "интернационального общества"! литературные приемы замаскирования! весьма дерзкие выражения о монархическом образе правления! топчутся, Фатали очень дорожил, два тома Бокля, первый открыт, и на странице еще минуту назад можно было прочесть рукой Фатали по-русски, а чуть ниже на фарси, но уже стерлись, топчутся. "Комедия всемирной истории"?! он недавно купил эту книгу, и летят ее страницы!., но неужто весь этот пандемониум глупости и подлости, лжи и обмана, слез и крови комедия? еще можно успеть прочесть: да, да, именно в эфирной атмосфере юмора трагедия всемирной истории обращается в человеческую комедию!., но Фатали уже поздно начинать сначала! а вечером, кем-то подожженный, пылает дом, неистово треща, и в серой мутной Куре отражается пламя, распухают, надуваются и разом вдруг вспыхивают книги, одна другая третья, и корчится арабская вязь, сморщилась от ожогов на подаренной персидским принцем Фархад-Мирзой книге "Чаша Джемшида", показывающей будущее, куда Фатали давно не заглядывал.

и рукой Фатали на полях книги "Опровержение на выдуманную жизнь Иисуса" - "батюшка..." сначала сгорели "костры" потом огонь слизал "инквизицию", и долго еще пламя не касалось "обожаемого вами христианства", пепел, хлопья, на кладбище! разворошить переломать покосившиеся уже надгробия, истопать, предав проклятию.

гневные письма царю: из Парижа, Стамбула, Тегерана, лопнуло издательство Фажерона, не вернулся на учебу в Брюссель его сын, и Мими, чуть располневшая, уехала в свой родной город Спа, взяв неожиданно отсрочку, чудом выжила, бледная, еле на ногах держится, "ты меня не узнал бы, Рашид", - вздохнула, изгнан чудак цензор, ослеп или дальтоник, красного флага не заметить, разорен Исаков, докопались и до тайного склада, радуется Гримм, и уже требуют султан и шах выдачи им Фатали, судить по шариатскому суду, да-да, и Ахунд-Алескер ведь был некогда членом шариатского суда, и думают, понять не могут ни шах ни султан, при чем тут Ахунд-Алескер или шифр какой?

ну уж нет, как-никак царский полковник, здесь е. в. г. и. возмутился: "мы сами-с!" и спорят меж собой Стамбул и Тегеран: кому судить?

"Но ему-то чего шуметь?
– думает султан Абдул-Азиз о шахе: ведь Джелалуддовле, который обрушился с руганью на Кемалуддовле, - их принц!" Но Насред-дин-шах знает: нет у них такого принца, хотя как он может ручаться за всех детей Фатали-шаха?! Но изгнанных-то он знает, каждый на примете!

Знал Насреддин-шах, что из младших сыновей Фа-тали-шаха, двоюродный, о боже, дед его Джелалэддин-Мирза, надо же: Фатали-шах зачал его, когда было шестьдесят, думает с тайной завистью Насреддин-шах, дружен с этим мятежным писакой, хуже бабитов! Фатали тезка, так сказать, любвеобильного шаха! Как наш родственник?! да вы что??! какой Ханбаба? какой Бехман-Мирза? ах этот, прижитый...
– и такая ругань!.. мне? четвероюродный брат???! (знаки шаха). Вот они, плоды невоздержанности!

Насреддин-шах, вступив на престол, поначалу решил ограничить - по глупости ведь, думает сейчас, - число жен в гареме: мол, достаточно и Кораном предусмотренных четырех, а то наплодил Фатали-шах принцев, всех не переловишь, чтоб чувствовать себя спокойней; но оказалось, что сладострастие у шахов в крови - был тогда молод, неопытен, сболтнул сдуру насчет гарема, что он, немощен? или скуп? пусть себе наслаждаются под сенью шаха юные пташки: и персиянка, и гречанка, и турчанка, особенно она, бывшая суннитка!... и даже... но к чему выдавать гаремные тайны?!

Ой как хохотал Насреддин-шах, когда до него дошла весть, что юный султан Абдул-Азиз, вступивший на престол много позже его, вздумал громогласно объявить в империи, что отказывается от гарема и ему достаточно только одной жены! Смех! Чтоб султан, да одну?!

"Я от короны откажусь, - сказал он тогда везиру, - если, помяни мое слово! не восстановит султан Абдул-Азиз свой пышный гарем".

И действительно: не пришлось повергать страну в пучину бед; и такие у суннитов гаремные интриги пошли, ой, ой, ой!.. Один за другим сменялись везиры, министры, чиновники.