Фау-2. Сверхоружие Третьего рейха. 1930–1945

Но ясно, что такой период в строительстве ракет не мог долго продолжаться. В качестве первого шага нам пришлось основательно нажать на практические исследования, сочетая их непосредственно с конструированием, – среди всех прочих причин нам было нужно экономить время. Базовые исследования могут идти параллельно. Таким образом, в Пенемюнде и возникло множество лабораторий и сборочных производств.

Кроме того, существовал и вопрос денег. Мы отлично понимали, что для создания больших ракет дальнего радиуса действия – ракет, которые, будучи полностью автоматизированными, обязательно несут в себе бесконечное множество самых последних и самых сложных технических устройств, – требуются миллионы, нет, сотни миллионов марок. Так что по части стоимости практически не имело значения, позволим ли мы промышленности самостоятельно создавать ракеты или возьмем эти заботы на себя. Невозможно было обойтись без специализированных предприятий, без полевых испытаний или без испытательных стендов. Подключи мы к работе одновременно несколько заводов, стоимость только вырастет. Создание отдельных узлов и компонентов было, конечно, совсем другим делом. Ясно, что ими должна была заниматься промышленность.

И наконец, мы должны были соблюдать секретность.

Оглядываясь назад, я могу сказать, что избранный нами путь был единственно верным. Для создания больших ракет мы должны были иметь собственные исследовательское бюро и конструкторский отдел. Вопрос состоял в том, смогут ли промышленность или армия взять на себя ответственность за конструирование ракет. В 1932 году в Германии ни в армии, ни в промышленности не было специалистов по ракетам. С другой стороны, условия существования промышленности в то время были связаны с необходимостью соблюдения тайны. Армия взяла на себя инициативу и таким образом определяла направление работ. Конечно, мы могли успешно заниматься нашими делами, только если экспериментальная станция Пенемюнде была свободна от чрезмерной бюрократии и мелочного регулирования. Не прерывая своей основной работы, мы вели постоянную борьбу с этими явлениями и в целом одержали победу. Во время моего пребывания в Пенемюнде ни военная администрация, ни отдел исследований управления вооружений сухопутных войск не имели права голоса.

Позже пришлось решать, хочет ли и может ли Пенемюнде постоянно оставаться в руках армии. Было достигнуто соглашение, по которому Пенемюнде следует обзавестись собственной индустрией и стоять на своих ногах. Предметом жарких дискуссий был вопрос, преобразуется ли станция в конечном счете в частное предприятие, и если да, то когда. При этом объем субсидий, вкладываемых в конструкторские работы, должен не только не сократиться, но и увеличиться. Возможное преимущество состояло в том, что теперь можно было привлекать крупных специалистов и отличных техников заработной платой по ставкам, которые существовали в промышленности. Наши сотрудники на ключевых постах давно старались этого добиться.

Тем не менее станция Пенемюнде продолжала оставаться чисто исследовательским и конструкторским учреждением или, иными словами, находилась на субсидии. Выдавай она на-гора большие объемы продукции, да если бы еще в цену конечного продукта входили и затраты на конструирование, она могла оплачивать свое существование. Но что будет после войны, когда потребуется лишь несколько ракет? Их стоимость не сможет покрыть всех необходимых расходов.

С самого начала мы не испытывали желания делать деньги. Мы хотели заниматься исследованиями и конструированием. Пусть производством занимается тяжелая промышленность – пусть ей и достаются все доходы.

Похоже, что должно остаться в силе первоначальное решение – Пенемюнде действует как чисто военная исследовательская и конструкторская станция. И ее дальнейшая судьба будет решаться только по окончании войны. Но военная ситуация и интриги силовой политики вынудили управление вооружений сухопутных войск в июне 1944 года отказаться от этих наших ранних планов.

Глава 26 Мое самое трудное решение

8 августа 1944 года, когда Гиммлер назначил генерала СС Каммлера генеральным уполномоченным по программе «А-4», казалось, что борьба за контроль над ней подошла к концу.

Я чувствовал себя как человек, который отдал годы увлеченного труда созданию выдающейся скрипки, шедевра, и его оставалось только настроить и который теперь должен беспомощно смотреть, как грубый, чуждый музыке столяр драит ее корявым скребком. Я был полон усталости и отчаяния.

Несколько слов дали Каммлеру ту власть, которая была абсолютно необходима, чтобы довести программу от стадии конструкторских работ до реального использования. При тех условиях, которые сейчас воцарились в Германии, я бы ее никогда не получил. Когда шла борьба за главенствующие позиции в самих вооруженных силах и между министерствами, при глубоком недоверии Гитлера к офицерской касте это было совершенно невозможно. Гиммлер внушал всеобщий страх. После покушения на Гитлера 20 июля 1944 года он один мог отдавать приказы и требовать беспрекословного подчинения.

Я решил просить освобождения от своих обязанностей и перевода в какое-нибудь другое место. И в одно из августовских воскресений, будучи в отпуске в своем доме, я набросал рапорт.

В тот же день ко мне на кофе явились фон Браун и Штейнхоф. Они потратили несколько часов, убеждая меня, что я не имею права оставлять дело, когда оно находится на грани краха, когда наступает кризис. Если хотим дождаться дня, когда мы займем достойное место в истории техники и получим признание за создание дальних ракет, я не должен бежать с корабля. Я должен хотя бы из уважения к технике держать кормило. И даже пытаться помогать Каммлеру. Штатский человек без глубоких знаний никогда не справится с техническими трудностями, не сможет разобраться в тонкой и сложной конструкции ракеты, которая к тому же еще не доведена до конца. Он столкнется с самыми серьезными препятствиями, когда попытается руководить такой организацией, как наша, что требует обилия инженерных знаний, такта и даже хитрости. Аналогов ей не существует – она включает в себя обилие внешних отделов, институтов и предприятий по всей Германии и на оккупированных территориях. И если все пойдет не в соответствии с нашими планами, то полный крах всего проекта не заставит себя ждать.

Я не согласился. По моему мнению, они неправильно оценивали ситуацию. Теперь больше не будет обсуждений программы, не будет поисков путей и средств. Будут лишь поступать приказы, и высшим авторитетом будет желание Каммлера. Думаю, что я знал этого человека.

Тем не менее, доказывали они, есть обилие причин, побуждающих спасти то, что еще может быть спасено. Что бы мы себе ни представляли, чего бы ни хотели, но «А-4» необходимо довести до совершенства и пустить в дело. Созданная нами организация обязана работать. Она не должна погибнуть. Мы не должны подставляться, чтобы нас в будущем обвиняли за все неудачи. Мои коллеги настойчиво просили не оставлять их в таком положении.

Я долго терзался разными соображениями, но в ходе долгих бессонных ночей, переборов себя, все же принял решение остаться. Я предвидел ждущие меня сложности, тяжелые безнадежные сражения с Каммлером. Я больше не мог настаивать на своих решениях, потому что теперь меня больше никто не поддерживал. После событий 20 июля все службы тыла армии вплоть до Верховного командования пресмыкались перед СС и Гиммлером. Может, им этого и не хотелось, но они сдались. И одними лишь убеждениями я ничего не добьюсь у Каммлера; он их просто не воспримет.

Я знал, что труд над «А-4» еще не окончен. Еще будут поступать жалобы и обвинения. Мы должны продолжать работу, продолжать вносить улучшения. И если я не хочу, чтобы все, чего мы достигли, ушло впустую, я должен менять тактику. Если хочу чего-нибудь добиться, то делать вид, будто эта идея принадлежит Каммлеру. Вкладывать слова ему в рот. И устранять у него малейшие опасения, будто я собираюсь украсть его славу, о которой он так страстно мечтал. Я должен оставаться на заднем плане. И ради «А-4» использовать его положение, его энергию, его властные полномочия. Пусть думает, что все происходит в соответствии с его волей и пожеланиями.

Первые два месяца после назначения Каммлера были трудными и грустными. Мне пришлось вынести целый ряд унижений. Я должен был подчиняться беспорядочному потоку невежественных, противоречивых, несусветных приказов этого человека, который не был ни солдатом, ни техником. Его указания и распоряжения обретали форму сотни ежедневных телетайпных посланий.

На первых порах я чувствовал полную беспомощность. Это настойчивое вмешательство сводило на нет влияние моего штата, эффективность его действий падала. Мне приходилось сохранять спокойствие, поскольку мои сотрудники все же старались отделять зерна от плевел, и я надеялся, что бревна, плывущие по течению, все же доставят нас к другому берегу. В такой ситуации я ни с кем не мог поделиться планами, которые лелеял в глубине души. Я должен был держать их при себе, пока не завоюю доверие Каммлера и он не убедится, что я не представляю никакой опасности и не собираюсь ни мешать ему, ни критиковать, а, наоборот, могу быть ему полезен и оказывать содействие.