Фаворит. Том 1. Его императрица
Шрифт:
Екатерина сунула в руки фаворита книгу:
– Изучи трактат маркиза Мирабо об умножении народном!
Этим она привела Гришку в игривое настроение:
– Каким способом народ умножать, и без маркиза хорошо знаю. А ежели ты позабыла, так я тебе сейчас напомню…
Гибко извиваясь, словно змея, она ловко выкрутилась из его сильных объятий, треснула Орлова книгою по лбу:
– Читай, балбес! Хоть что-нибудь делай…
Томик Мирабо оказался заброшенным за канапе.
– Ломоносов писал об умножении народном лучше маркиза! Вот послушай, каким побытом можно степи заволжские заселить: «Мы в состоянии вместить в свое безопасное недро целые
Но сам-то Ломоносов не пришелся ко двору.
Из разноцветных кусочков смальты он составил мозаичный портрет Григория Орлова, понимавшего то, чего порою не могла понять Екатерина. Да и сам-то фаворит императрицы напоминал ученому мозаику, собранную из частичек добра и зла.
Блажен родитель твой, таких нам дав сынов:
Не именем одним, но свойствами орлов!
Будем знать: в сложном времени и люди сложные…
Ученый болел. Он был одинок. Яркая звезда Ивана Шувалова закатилась: меценат уехал вояжировать вдали от родины, ибо с Екатериной не ладил. А жестокий век имел свои законы: ни поэту, ни ученому без мецената не прожить. Особенно тяжело, когда нет поддержки при дворе… В эту трудную для Ломоносова пору Григорий Орлов протянул ему руку, и ученый не отверг искреннего пожатья всемогущего фаворита.
Была уже весна 1764 года. Иван Цильх, шурин Ломоносова, открыл бутылки с английским портером и удалился на цыпочках. Орлов с Ломоносовым говорили о картинах из русской истории, которыми граф хотел украсить свои дворцовые антресоли. Фаворит был при шпаге, Ломоносов не расставался с палочкой. Его полные губы все чаще складывались теперь в усмешку – почти трагическую. Орлов разбирал на столе «продуктовые» карты отечества: экономика занимала ученого, на каждый продукт заводил он особую карту. Россия была хлебной, льняной, лапотной, рогожной, хомутовой, квасной, сермяжной, пеньковой, медовой, пряничной, вениковой, меховой и рыбной… Орлов встал и прошелся гоголем:
– Хорошо бы матушку к тебе залучить.
– Скушно ей у меня покажется.
– Веселить – моя забота, – засмеялся Орлов.
– Она не ты – ей пива не набулькаешь.
– Щами угости! Непривередлива – все ест…
Ломоносов расправил на груди халат, расшитый анютиными глазками, поскреб пальцами бледную грудь.
– На балкон бы, – сказал. – Покличь слуг.
Тело отекло, ноги опухали, ходил с трудом.
– А мы сами! – сказал Орлов и, легко оторвав кресло с Ломоносовым от пола, бережно вынес его на балкон.
Перед великим мудрецом России пробуждался весенний сад. Вздрагивая крупным телом, повторял он как бы в забытьи:
– Жаль… очень жаль… не все успел…
Прощаясь, он просил не забывать о Леонарде Эйлере:
– На русских хлебах вырос, а в Берлине сейчас, ежели слухам верить, ему живется несладко: король-то прусский – сквалыга!
Орлов отъехал ко двору – исполнять свои «функции».
Любитель чистых муз, защитник их трудов,
О! взором, бодростью и мужеством Орлов!
В крещенские морозы фаворит заливал бомбы водою, выбрасывал их на улицы и радовался, как ребенок, когда ночью они громко взрывались. Он перепортил шелковые обои в спальне Екатерины, пытаясь извлечь из них электрические искры. Наконец, громадный запас электричества он обнаружил в самой Екатерине – голубые искры сыпались из ее
волос, когда она расчесывала их в темноте, а между простынями ее постели слышалось легкое потрескивание. Екатерина сделала его генерал-фельдцейхмейстером и теперь не ведала покоя, когда Орлов на полигонах испытывал орудия. Он закладывал в них столько пороха, что пушки разносило в куски, прислугу калечило и убивало, а с него – как с гуся вода.– Неутомимый лентяй , – точно определила Екатерина.
Своей подруге Прасковье Брюс она признавалась, что по-женски глубоко несчастна и здоровая красота Орлова ее не тешит, ибо этой красотой пользуются слишком много других женщин.
– Он дарит мне бриллианты, а почему бы и не дарить, если некуда деньги тратить? Мне бы хоть кто травинку сорвал, но от души. Не любви даже прошу – внимания. Самого простого…
Она спросила Панина, как он относится к многоженству.
– Ваше величество, я только затем и остался холостяком, чтобы окружать себя множеством разных женщин.
– Спросила не смеха ради! Наши миссионеры крестят иноверцев в православие, которое единоженство приемлет. Мусульман же, я думаю, не надобно и крестить, ибо Аллах многоженство одобряет, и нам, русским, с того немалая прибыль в населении будет.
Разговор этот неспроста. Еще в пору наивной младости Екатерина писала: «Мы нуждаемся в населении. Заставьте, если возможно, кишмя кишить народ в наших пространных пустынях». XVIII век породил идею об умножении населения. Об этом сочиняли трактаты, дискутировали в салонах. Философы-энциклопедисты усматривали в людской многочисленности избыток довольства, основу развития торговли и финансов. Даже войны зачастую велись не столько ради обретения новых земель, сколько из-за людей, живших на захваченных землях… Екатерина мыслила в духе своего времени:
– Надо бы на черноземы наши безлюдные приманить несчастных из Европы, пусть едут и селятся за Волгою…
Но однажды, возвратясь от Ломоносова, Орлов застал Екатерину в угнетенном состоянии и спросил – что, опять Польша?
– Нет, Украина! Подумай, гетман Разумовский в Батурине вознамерился престол для себя наследственный ставить.
– Или захотелось ему Мазепою новым стать?
– А я ведь перед гетманом всегда вставала…
Это было сказано с душевным надрывом!
7. Покоя не будет
Смоленский пехотный полк под шефством генерала Римского-Корсакова квартировал в Шлиссельбуржском форштадте, исправно неся при крепости службы караульные, и в этом полку служил неприметный подпоручик Василий Мирович – из шляхты украинской. По делам хлопотным он почасту бывал в Петербурге, желая, чтобы персоны знатные его своим вниманием не оставили… Сунулся он и в Аничков дворец, умолил явить его пред светлые очи гетмана графа Кириллы Разумовского, которому и жаловался:
– Когда матушку-государыню на престол возводили, я ведь тоже со всеми волновался, тоже «виваты» орал.
– Все орали, – отмахнулся гетман небрежно.
– Так другие-то за крик свой алмазами засверкали, а я как был гол, так и остался. Поверьте, гетман ясновельможный, что иной день даже табачку курнуть нельзя… Хоть бы именьишки на Украине вернули – те самые, что у деда моего поотнимали.
Разумовский спросил – уже с интересом:
– А ты, хлопец, не из тех ли Мировичей, которые с гетманом Мазепою переметнулись у Полтавы к королю шведскому Карлу?
Пришлось сознаться – тот самый: