Фаворитка месяца

Если б я только знала…

После того, как Джан услышала откровения Шарлин относительно Майкла, она много думала о тех болезненных чувствах, которые вызвал в ней этот разговор, и все пыталась вообразить себе слова, которые она ему скажет. В лучшем случае Майкл был, по выражению Джан, «сексоголиком», не чувствовавшим никаких рамок и потому изолгавшимся. В худшем случае… Лучше уж было не думать, что в худшем случае. Джан прокручивала в голове слова, которые она скажет, когда он позвонит. Придумывала оскорбления, которые она нанесет ему, и обвинительные фразы, которые она выпалит. Но всякий раз Джан вспоминала, как Майкл был добр по отношению к ней. К тому же он слишком много знал о ней. И Джан понимала, что приобрести в его лице врага небезопасно.

«Стоит ли ссориться с ним?» – спрашивала она себя и не могла найти ответа на этот вопрос. Майкл Маклейн так и не позвонил.

Только спустя неделю Джан осознала, что Майкл Маклейн бросил ее. Ей это напомнило один старый каламбур: «Ты не можешь бросить меня – ведь это я тебя бросаю!» Но даже если Джан сама не могла позвонить ему, она понимала, что все же должна чем-то напомнить ему о себе. Однажды в полдень, проезжая по Уилширскому бульвару, Джан очутилась рядом с Ранчо Ла Бреа и вырулила на обочину дороги. В непосредственной близости от Голливуда располагались Ла Бреа Тар Питс – соляные шахты, заполненные доисторическим илом. Они тянулись вдоль телевизионных и киностудий, деловых зданий и Лос-Анджелесского музея искусств. Джан выбралась из «миаты» и подошла к изгороди, окружавшей эти канавы. Отличное место для упокоения Майклова подарка, – решила она и вытащила из кармана бриллиантовое ожерелье на тоненькой золотой цепочке. Это было единственное ювелирное изделие, которое когда-либо ей дарили мужчины. Джан покачала головой, подумав о том, как потратился Майкл.

Но несмотря на эту забавную мысль, ей было не до шуток. Не то чтобы Джан любила Майкла или они были друг к другу привязаны. Просто он ей нравился, и она надеялась, что тоже нравится ему, что он ее понимает. Что ж, Джан ошиблась. Ожерелье было ей ненавистно, и она изо всех сил швырнула его в канаву. Бриллиант на секунду блеснул, отражая солнце, и шмякнулся в липкое месиво. «Пусть теперь археологи найдут его там и пристроят куда-нибудь», – подумала Джан и направилась обратно к машине. Затем она поехала домой готовиться к следующим съемкам.

Если бы только Джан подумала, что телевидение готовит ее к большому кино, что маленький экран – ступенька к большому, она тотчас бы поняла, что заблуждается. Все, начиная с грима, было другим. Гример Билл Уогл, казалось, нарисовал совсем новое лицо поверх ее собственного. И потребовался целый час, чтобы подобрать нужное освещение. Джан нервно теребила несколько листочков с текстом, которые ей дали. Это была сцена ссоры между ней и исполнителем главной мужской роли.

Ее провели в комнату для пробных съемок, и Джан удивилась – нет, была шокирована, – увидев, что там нет ничего, кроме полностью застеленной кровати, освещенной юпитером. Она осмотрелась, ища взглядом Сэма, и нервно прокашлялась. Ей что, следовало исполнять эту сцену в кровати? Затем краем глаза Джан увидела его. Как всегда одетый в черное, Сэм перешагивал через циклораму, направляясь к ней. Он встряхнул головой, перебрасывая через плечо связанные в хвостик волосы. Это движение было для него обычным.

– Джан! – позвал он, казалось бы, приветливым голосом. Джан чувствовала что угодно, только не… Сэм подошел.

Она чувствовала его приближение так, будто огромная стена энергии надвигалась на нее. И задрожала.

– Что такое? – спросила Джан, пытаясь говорить спокойно. Сэм улыбнулся:

– Джан, ты не возражаешь, если я выдерну из-под тебя коврик? У тебя есть полное право отказаться. Но я очень недоволен сценарием, который тебе послал. По крайней мере, не совсем доволен. Мне кажется, вместо того чтобы загромождать тебя этим, нам лучше было бы найти что-нибудь, что не будет сбивать меня с толку. С чем я привык иметь дело. – Он протянул ей сценарий.

Джан взглянула на обложку: «Джек, Джилл и компромисс». Несмотря на невыносимый свет, Джан на миг показалось, что она ослепла.

– Я не готова, – сказала она и почувствовала, что это станет одной из тайн девяностых годов.

– Знаю.

Джан быстро обдумала все «за» и «против». Она могла бы и отказаться, но тогда Сэм заподозрил бы, что она испугалась критики. Ему следовало бы предложить это попозже или вообще не предлагать. Если бы Джан сказала «да», она, конечно же, знала бы этот материал лучше, чем кто-либо другой. Она, возможно, затмила бы его. Но разве Сэм не знал ее, не знал, что она не сможет стоять перед ним и чувствовать, как надрывается ее сердце? Разве сможет она сыграть роль, которую потеряла навсегда?

– Дайте мне одну минуту, – попросила она.

– Конечно, – согласился Сэм и проводил ее к стоящему в углу креслу. – Располагай любым временем. Я отметил там монолог, который хочу, чтобы ты читала для пробы.

Джан подождала, когда он отойдет и займется с операторами. Но она уже все знала. Конечно. Это был монолог «Меня никто никогда не любил». Она твердила его каждый вечер и дважды в неделю по средам и воскресеньям, все четыреста двадцать шесть представлений. Тогда Мери Джейн полагала, что ее любят. Она думала, что в конце концов Сэм ее любит. Ей пришлось потратить много сил, чтобы пережить это, как подстреленной птице. Но что ей делать теперь? Джан открыла сценарий и почувствовала, как капля пота стекла у нее по затылку за шиворот и потекла по шее. Ладони стали мокрыми; грим, сделанный Биллом, вот-вот потек бы по лицу, но что она могла с этим поделать? Как ей было справиться?

Ее глаза пробежали по сценарию и вдруг пришло воодушевление. Не патетическое. Злое. Не печальное и не щемящее, потому что она никогда не была любима. Джан оценила текст. Сойдет. Получится. Она быстро пробежала его, и в ее голове все встало на свои места. Джан подошла к Сэму.

– Я согласна, – сказала она.

Джан вырулила на свободную полосу и глубоко, шумно вздохнула. «У меня получилось! – подумала она. – Я прошла мою первую пробу и потрясла его».

Конечно, Джан не могла быть полностью уверенной. Но она произнесла его монолог – ее монолог – и дала ему новую жизнь. Вместо патетического вопля «Меня никто никогда не любил», она выдала приступ благородного гнева. Джан наполнила его страстным порывом ярости, направленной против утраты и несправедливости. И когда она прокричала последние слова, в них были целые потоки гнева.

И все ей аплодировали. Джан достаточно знала мир кино, знала, как редко случается такое, и если она вообще хоть немного знала Сэма, то понимала, когда он заинтересован в работе с кем-либо. И Сэм определенно был заинтересован в работе с ней.

Джан захотелось не ехать в машине, а идти пешком. Впереди предстояло томительное ожидание нового вызова. В прежние времена она накупила бы какой-нибудь хорошей еды или, еще лучше, какой-нибудь предосудительный торт и мороженого «Бен и Джерри». Сейчас Джан не могла себе позволить даже лишней унции. «Что ж, если совсем будет невмоготу, можно просто пойти по магазинам», – подумала она и зарычала на себя, увидев в зеркальце, какое у нее глупое выражение лица.

Она потом получит свое вознаграждение. Джан въехала на подземную стоянку, расположенную в огромном торговом центре в западной части Сенчери Сити. Поднимаясь вверх по эскалатору на главный этаж, она вдруг услышала, как перешептываются люди, и увидела направленные на нее со всех сторон взгляды. «О черт! – подумала Джан. – Угораздило меня забыть солнечные очки!» Оставалось только смотреть себе под ноги. Но едва она подошла к одной из витрин, как к ней подскочили девочка лет тринадцати и ее мамаша:

– Вы – Джан Мур? Можно у вас попросить автограф? – спросила девочка. Она тотчас протянула блокнот и авторучку, и Джан стала быстро подписывать, краем глаза высматривая, как бы поскорее улизнуть отсюда. Но едва она собралась направиться к выходу, как к ней подскочила другая женщина:

– И мне тоже, мисс Мур!

Один миг – и подпись сделана, но уже в следующий момент Джан оказалась в окружении целой толпы. И эта толпа стала расти.

– Теперь мне, – пищал кто-то, а две женщины заспорили: