Фебус. Принц Вианы

— И вообще пошли, поговорим в мою комнату. Мы же не жонглеры* чтобы устраивать представление для толпы посередине двора.

На крыльце я тормознул подвернувшуюся под руку служанку и заказал нам две кружки сидра.

— Большой кувшин сидра и две кружки, — поправил меня дон Саншо.

Когда мы вошли в комнату Саншо, которая была зеркальным отражением моей, только без той захламленности, которую моя спальня приняла в последние дни при моем активном участии, инфант спросил меня.

— Что ты думаешь, наконец, делать с этими дойчами в винном погребе? Хозяину они уже надоели, да и мне тоже.

— А что с ними делать? — удивился я.

Откровенно говоря, со всеми проблемами, которые на меня навалились, я о них как-то позабыл. Низачет!

— Твой человек ими обижен. Твой суд, — напомнил мне дон Саншо.

Тут в дверь постучали и та служанка с крыльца, кажется дочь хозяина постоялого двора, внеся, прижимая руками к животу большой тяжелый кувшин — литра на три, с кружками на пальцах, пропищала.

— Ваш заказ, господа принцы.

— Поставь на стол, — приказал ей дон Саншо.

И когда она все это выполнила, он звонко хлопнул ее по заднице, придав ускорение в сторону двери.

В дверях служанка обернулась и одарила инфанта таким зовуще-обещающим взглядом, с таким обожанием, что мне даже завидно сделалось. И это несмотря на ее внешность серой мышки.

— Ты ее трахнул? — спросил я Саншо, когда за прислугой закрылась дверь.

— Вот еще… — буркнул кантабрийский инфант. — Хотя это мысль, Фэб. А то местных баб для развлечений мы уже рассчитали.

То-то я смотрю: в харчевне как-то пустовать стало. И тихо.

— Так все же: что ты будешь делать с этими… шеффенами, — повторил свой вопрос дон Саншо, разливая сидр по большим глиняным кружкам.

— Я бы их повесил, но мастер Уве упросил меня оставить им жизнь, — ответил я ему, предварительно отхлебнув слабо пенящегося напитка. — Вот и ломаю голову. Так, чтобы они живыми остались, и чтобы наказание понесли соответствующее. Ноги что ли им отрубить… по самую шею.

Саншо сначала недоуменно смотрел на меня, а потом заразительно засмеялся.

— Что смеешься? — обиделся я, и поставил кружку на стол. — Тебе смешно, а я всю голову сломал. Не нахожу ничего лучшего, как продать их в рабство на галеру сарацину, чтобы им жизнь показалась страшнее смерти.

Отсмеявшись, дон Саншо сделал большой глоток сидра, а потом снизошел до меня, неразумного. Взгляд его стал настолько серьезен, что я предпочел смотреть на черную повязку его левой глазницы.

— Феб, тебя точно по голове как-то странно ударили, что ты простые вещи перестал понимать. В лицо тебе, конечно, никто ничего не скажет, но лучше бы ты этим дойчам живьем живот разрезал и заставил самостоятельно намотать свои кишки на столб, пока ноги ходят, а потом, пока еще не померли, сжег на костре, и пепел их развеял над рекой. Ты представляешь, что потом о тебе говорить будут? Сколько потенциальных сторонников ты мигом утратишь. Сколько врагов приобретешь на пустом месте. Тебе это надо? Подумай своей ударенной головкой хоть немного. У тебя коронация впереди. Да и наваррские кортесы тебя еще не провозгласили своим монархом. Я уже не говорю про церковь. Орден тринитариев* тебя точно анафеме предаст. Скандал выйдет знатный, до папы в Риме дойдет, это точно. А к тринитариям прислушаются, особенно после того, как в прошлом году в Тунисе, когда у них не хватило денег на выкуп, десять монахов добровольно пошли в мусульманское рабство в обмен на десять кастильских пленников, их вообще святыми почитают. Понял?

Ой, мама, роди меня обратно! Как все здорово и лихо получается в книжках про попаданцнев. И вумные они как вуточки, и вотруби не едят. Интриги предков как орешки щелкают и глупых местных, походя, учат прогрессу и гуманизму. И Рембы они, все как один пополам с Кононом-варваром, помноженным на Макиавелли. И все у них гладко как по рельсам. А у меня все какие-то скачки с препятствиями на ровном месте. До дому и то нормально доехать не могу.

— Так что мне с ними делать прикажешь? — меня мнение кантабрийского инфанта действительно интересовало, потому как своего у меня не было.

— Отдай их тому, кто тебе денег ссудил, — посоветовал дон Саншо. — Он все сам устроит. А ты как бы и не причем, в таком случае.

— Он рабами не торгует, — ответил я, а сам подумал, что это вовсе не факт, просто я всего не знаю.

— Зато евреи тут ими вовсю торгуют. После каждого сражения они как из земли вырастают: пленников скупать. Тех, за которых родня выкупа не даст. Найдет твой купец кому и через кого их продать.

Тут за воротами коротко прозвучал сигнальный рожок. Прибыл очередной скороход из замка по мою душу.

Выдвигаясь в герцогский замок, назло Саншо без бла-а-а-ародного окружения, только с копьем из Беарна и оруженосцем, я на все корки корил себя за то, что поспешил и к себе в комнату не зашел. Так и скачу с разряженным пистолетом.

На береговых пострелушках с сарацином мы весь порох наперегонки сожгли. И его, и мой. Зато, с гордостью скажу, что стрелял я лучше капудана. Особенно под заклад: моего пистолета на его пару. Хотя где-то под спудом победных эмоций вяло ворочалась подлая мыслишка, что таким вот Макаром, мне просто взятку сунули. Хорошую взятку, дорогую: пара пистолетов с ударными замками и полный обвес со снарягой. Даже шесть чеканных патронных газырей для готовых патронов на поясе есть, а я считал, что они более позднее изобретение. Все очень богато и шикарно украшено: золото, чеканка, разве что бирюзы нет. Сам смеюсь: музейщику музейные вещи. Это как деньги к деньгам. Причем мне достались не рабочие пистолеты Хотабыча, а пара, специально привезенная, вместе с писчебумажными принадлежностями с галеры. Новенькие — муха не сидела.

Бумаги, точнее — пергаменты, мы там, на берегу, быстро выправили и теперь я официально владелец шести сотен мешков со специями. Хитрых таких мешков, как яйцо Кащея, но весьма удобных для мелкооптовой распродажи. Провощенные пергаментные мешочки зашитые по отдельности в просмоленную парусину и опечатанные свинцовыми пломбами как текстильная постава. С гарантией веса нетто в три аптекарские либры*. В свою очередь скомплектованные по дюжине и снова обшитые в просмоленную парусину, заново опечатанные. Морская упаковка, даже если где и протечет, то не подмочит. И посторонних запахов не наберет.

И таких мешков, как я уже сказал, ровно шесть сотен. Почти семь с половиной тонн дорогущих специй, к тому же на сегодняшний день весьма и весьма дефицитных в этом городе. Правда, моих там всего три процента. Какие-то жалкие двести двадцать три килограмма перца, гвоздики, корицы и имбиря. Мало, но, все же… поднял я их как говориться с земли на пустом месте. Да я же еще в этой сделке и благодетель. Красиво!

Хорошо быть принцем.

Для себя я условился оставить на галере по два мешка каждой специи. Один комплект для собственного потребления. Второй — в приданое «сестре», типа, знай наших! Тут вам не у Пронькиных.

На оставшуюся от моей доли сумму Хасан-эфенди кредитуется для последующих поставок мне в Беарн на все деньги и как можно быстрее: бумаги, как писчей, так и грубой, картона и хорошей разноцветной туши; очищенной селитры; марганца, новомодных карамультуков с ударными замками — эти без деревянных частей, только ствол и замок в сборе. Приклады и ложа мы на сами на месте вырежем, такие как надо, а не такие как тут пока делают. А то навезет эта восточная морда от собственного понимания красивого сплошную инкрустацию перламутром, и что мне с ней потом делать? А денежки уже тю-тю. Еще пулелейки к этим стволам калиброванные, пороховницы для натруски простенькие заказал. Потому как солдат с непривычной амуницией все равно, что дурак со стеклянным членом: или разобьет, или потеряет.