Федор Михайлович Достоевский

Но нравственная идея романа, борьба веры с неверием («дьявол с богом борется, и поле битвы — сердца людей», — говорит Дмитрий Карамазов), Ивана и Алеши (на вопрос Федора Павловича Карамазова- «Есть бог или нет?» — Иван отвечает: «Нет, нету бога», а Алеша: «Есть бог») выходит за пределы семейства Карамазовых. Отрицание Иваном бога порождает зловещую фигуру Инквизитора В романе «Братья Карамазовы» органически появляется «Легенда о Великом Инквизиторе» Ивана Карамазова — величайшее создание Достоевского, вершина его творчества.

Христос снова приходит на землю. На этот раз он появляется в Севилье, в самое страшное время инквизиции «Легенда о Великом Инквизиторе» имеет антикатолический характер. Но она же свидетельствует о том, что Достоевский прекрасно видел разницу между католичеством и православием — и их воплощением в официальной государственности. В западной теократической идее писатель видел торжество «римской идеи» языческой империи, идеи, стремящейся к всемирному объединению людей насилием. Эту же «римскую идею» Достоевский усматривал в атеистическом социализме и видел в ней изначальный порок гордого западного духа.

Христос появляется среди толпы, и народ узнает его Он весь излучает свет, простирает руки, благословляет, творит чудеса. Великий Инквизитор, «девяностолетний старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом и впалыми глазами», велит страже заключить его в тюрьму. Ночью он приходит к своему пленнику, «останавливается при входе и долго, минуту или две, всматривается в лицо его». Потом начинает говорить. «Легенда» — монолог Великого Инквизитора, а Христос в продолжение всего монолога остается безмолвным. Весь длинный монолог Великого Инквизитора направлен против Христа и его учения, но, обвиняя его, он тем самым оправдывает свою измену Христу.

Великий Инквизитор кончил свой монолог, но его пленник по-прежнему молчит. «Старику хотелось бы, чтобы тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные, девяностолетние уста. Вот и весь ответ Старик вздрагивает. Что-то шевельнулось в концах губ его: он идет к двери, отворяет ее и говорит ему слова, которые страшнее даже голгофских гвоздей: «Ступай, ступай и не приходи более. Не приходи вовсе… Никогда! никогда!»

Иван кончил рассказывать Алеше легенду о Великом Инквизиторе, и Алеша разгадал, понял «тайну» Великого Инквизитора: «Инквизитор твой не верует в бога, вот и весь его секрет». Великий Инквизитор не понимал, что молчание Христа и есть лучшее опровержение всех его аргументов. Ему не надо оправдываться, так как все доводы Великого Инквизитора опровергнуты одним его присутствием, самим фактом его появления.

Но в поцелуе Христом Великого Инквизитора есть правда и есть ложь. В нем Достоевский, и в нем — Иван Карамазов. Правда этого поцелуя в том, что Христос любит любого человека, в том числе и того, кто не любит его и не хочет любить. Христос грешников пришел спасти. И человечество нуждается для своего спасения именно в такой высшей любви, как самый больной ребенок нуждается в самой большой материнской любви. Поцелуй Христа и есть такой призыв высочайшей любви, последний призыв грешников к покаянию! В этом идея самого Достоевского. Однако поцелуй является также и произведением Ивана Карамазова: он заставил истину поцеловать ложь. Но вся «Легенда» — всю жизнь волновавшая писателя его заветная тема о страданиях и счастье человечества.

Однако Достоевский нарисовал в своем последнем романе такую страшную картину разложения феодально-крепостнической России, что даже кроткий и смиренный Алеша Карамазов «бунтует». Достоевский призывал верить в осуществление религиозного идеала, но русская действительность, изображенная им в «Братьях Карамазовых», приводила читателей к другим выводам, порождая в их сознании неразрешимые противоречия.

Еще при жизни писателя появились первые отклики на публикацию «Братьев Карамазовых». «Роман читают всюду, пишут мне письма, читает молодежь, читают в высшем обществе, в литературе ругают или хвалят, и никогда еще, по произведенному кругом впечатлению, я не имел такого успеха», — писал Достоевский 8 декабря 1879 года.

И все же до самого окончания печатания романа он тревожился о точности его восприятия: «Каждый раз, когда я пишу что-нибудь и пущу в печать, я как в лихорадке, — беспокоится писатель в письме к обер-прокурору Синода К. П. Победоносцеву 16 августа 1880 года. — Не то чтобы я не верил в то, что сам же написал, но всегда мучит меня вопрос: как это примут, захотят ли понять суть дела и не вышло бы скорее дурного, чем хорошего, тем. что я опубликовал мои заветные убеждения? Тем более, что всегда принужден высказывать иные идеи лишь в основной мысли, всегда весьма нуждающейся в большем развитии и доказательности».

Только за один 1879 год появилось около 80 откликов о романе в столичной и провинциальной печати. И все же Достоевский не зря тревожился за судьбу романа.

Лишь очень немногие (и, как правило, это были не профессиональные критики и рецензенты) поняли «заветные убеждения» писателя. Например, великий русский художник И. Н. Крамской писал после смерти Достоевского основателю знаменитой картинной галереи в Москве П. М. Третьякову: «Я не знал, какую роль Достоевский играл в Вашем духовном мире, хотя покойный играл роль огромную в жизни каждого (я думаю), для кого жизнь есть глубокая трагедия, а не праздник. После «Карамазовых» (и во время чтения) несколько раз я с ужасом оглядывался кругом и удивлялся, что все идет по-старому, а что мир не перевернулся на своей оси. Казалось, как после семейного совета Карамазовых у старца Зосимы, после «Великого Инквизитора» есть люди, обирающие ближнего, есть политика, открыто исповедующая лицемерие, есть архиереи, спокойно полагающие, что дело Христа своим чередом, а практика жизни своим: словом, это нечто до такой степени пророческое, огненное, апокалипсическое, что казалось невозможным остаться на том месте, где были мы вчера, носить те чувства, которыми мы питались… Достоевский действительно был нашею общественною совестью!»

Литературные же критики и рецензенты, споря в основном об идеологии Достоевского в «Братьях Карамазовых», не только не поняли его «заветные убеждения», но и не смогли по достоинству оценить художественное новаторство писателя.

7 мая 1880 года Достоевский последний раз приезжает в Старую Руссу. Он оставляет суетный и шумный Петербург, где ему не дают возможности сосредоточиться, чтобы в Старой Руссе обдумать и написать свою знаменитую речь о Пушкине, свое завещание.

Глава двенадцатая Завещание

Несомненно, само по себе открытие памятника Пушкину в Москве в июне 1880 года было незаурядным событием в истории русской культуры. Но речь Достоевского сделала это открытие выдающимся, грандиозным событием в истории не только русской, но и мировой культуры.

Речь о поэте — плод сорокалетних размышлений Достоевского о творчестве великого русского поэта. В Пушкине Достоевский всегда искал разгадку судьбы и назначения России. В речи на открытии памятника Достоевский облек свои заветные мысли и упования в блестящую художественную форму. Красноречие оратора соединилось в ней с проникновенным пафосом пророка.

В появлении поэта, говорил Достоевский, для всех русских есть нечто бесспорно пророческое. «Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия с петровской реформы, и появление его сильно способствует освещению темной дороги нашей новым направляющим светом!»

Поэт, продолжал Достоевский, первым в Алеко и Онегине изобразил «исторического русского страдальца», оторванного от родной земли, тоскующего и страдающего. Пушкин же подсказал и русское решение этого «проклятого вопроса»: «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве».