Фельдмаршал должен умереть

— А еще лучше — несите-ка его сюда, оберштурмфюрер, — вдруг вспомнил барон, что он подполковник СС, а не хвост собачий. — И убирайтесь вон. Вам не ясен мой приказ?

— Извините, господин оберштурмбаннфюрер, — замялся гестаповец. — Он — со мной, — полез во внутренний карман.

— Так какого дьявола?! Сюда его. И занимайтесь безопасностью аэродрома, если вы — гестапо, а не великосветское дерь-рьмо!

— Извините, приказано вручить лично Скорцени, — обошел его протянутую руку Карлстоф.

Когда кончали загрузку третьего самолета — груз спокойно можно было разместить на двух, а то и на одной машине, но Курбатов его специально рассредоточил, чтобы в случае неудачи уменьшить потери, — начался дождь. До всемирного потопа, на который намекал Скорцени, он явно не дотягивал, тем не менее, мог перерасти в заурядный ливень.

— Что будем делать? — подбежал к Курбатову летчик. — При таком дожде взлетать трудно и опасно. И вообще, в такую погоду…

— Поторапливайтесь! — прикрикнул Курбатов. — Оборотень, помогите солдатам. А вы, пилот, — в кабину и немедленно взлетайте.

— Но в такую погоду…

— Впечатлениями о погоде поделитесь в подвалах СД, когда будете объяснять, почему не выполнили приказ Скорцени. Вам объяснить, кто это такой?

— Вообще-то, у меня свое начальство, — проворчал пилот.

— С момента, когда вы откажетесь выполнить мой приказ, оно вам уже не понадобится, — Курбатов спокойно достал пистолет из кобуры. — В кабину, и — взлет!

— Выполняю приказ, — проговорил летчик таким тоном, будто после этого должен был пустить себе пулю в висок.

Прежде чем укрыться в аэродромном отельчике, Курбатов заглянул в блиндаж, из которого операторы управляли полетами. И лишь когда дежурный офицер Сеграйт объявил, что третий, последний, самолет набрал нужную высоту и лег на курс, спросил его:

— У вас не найдется для гостя даже глотка коньяка?

— Обычно у нас пьют шнапс.

— Терпеть не могу шнапс. А на рюмку коньяка меня еще можно уговорить.

— Считайте, что я вас уже уговорил.

— Если можно, на французский.

— Вы не оригинальны, князь.

— Зато умею ценить коньяк, обладающий оригинальным букетом.

— От кого вам стало известно, что перед вами — ценитель французских коньяков? — мягко улыбнулся Сеграйт. Худощавый, смуглолицый, с утонченными чертами лица, он мало чем напоминал арийца, зато его довольно легко можно было принять за сицилийца или испанца. — Курбатов уже успел определить для себя характерные черты этого типа южан. — Кто меня выдал?

— Вы правы, вас действительно выдали. Но, если позволите, имя недоброжелателя назову за столом, после второй рюмки.

Можете считать, что и в этот раз я вас уговорил. Если учесть, что ни один самолет сегодня с этого взлетного поля уже не поднимется…

— Равно, как и не приземлится на нем…

— Зато мы с вами вполне можем приземлиться в нашем офицерском кабачке.

— А еще лучше — на запасном аэродроме.

— Существует еще и запасной? — насторожился Курбатов. — Почему я не слышал о нем? Ни штурмбаннфюрер Зонбах, ни Скорцени…

— Успокойтесь, господин полковник: ни Зонбах, ни Скорцени о его существовании даже не догадываются.

По тому, как дружно заржали присутствовавшие при их разговоре лейтенант и два сержанта, Курбатов понял, что в байке о запасном аэродроме скрывается какой-то подвох.

— Хотите сказать, что «запасным аэродромом» вы называете свой подпольный бордель?

Сеграйт и лейтенант удивленно переглянулись.

— Почти угадали.

— Где-то неподалеку появилась женская часть, женская казарма?

— Не станем утомлять, господин полковник. Неподалеку есть горная итальянская деревушка. Мужчин в ней почти не осталось, зато сохранилось несколько симпатичных девушек, вдов и женщин неопределенного возраста.

— Но в этой деревушке бывают еще и партизаны.

— Наведываются, причем довольно часто. Особенно зимой или когда в отряде появляются раненые и больные, за которыми нужно ухаживать. Однако нам известны дни, когда там никого не бывает. Или когда мы делаем вид, будто не догадываемся, что в деревне веселятся партизаны. Точно так же, как они не наведываются в местную «Таверну у мельницы», в которой приземляемся в это время, как на запасной аэродром.

— Старший лейтенант, тот, что из гестапо, тоже посвящен?

— Естественно. Партизаны появляются в деревне по четным числам, мы — по нечетным. Вот и вся тайна. Поэтому никогда не встречаемся и в стычки в этой деревушке не вступаем.

— Хорошо же вы здесь устроились, капитан.

— На войне как на войне. Если, конечно, считать, что на войне всегда должно быть так, как должно быть только на войне.

Курбатов иронично ухмыльнулся: этот философ-тыловик уже начинал нравиться ему.

— И что, итальянцы позволяют встречаться с их женщинами? Даже партизаны?

— Попробовал бы кто-нибудь запретить итальянской горянке встречаться с тем, с кем она пожелает. И потом, партизаны ведь понимают, что это плата за то, чтобы мы не трогали их семьи, большинство из которых нам известны.

— А я, наивный человек, привел сюда целый легион солдат в надежде помочь вам деблокировать аэродром и прилегающие к нему районы.

— И вовремя привели. К сожалению, кроме этой деревушки, из которой немало мужчин ушло в горы, ни на какой иной участок наше джентльменское соглашение не распространяется.

— Не сумели договориться?

— Собственно, мы и не вступали в переговоры с командованием партизан.

— Поскольку это категорически запрещено вашим командованием. Под угрозой предания военно-полевому суду. Ваши контакты происходят через самых милых посредников — ваших женщин. Все проблемы дипломатии решаете в постели.

— Вы прекрасный психолог, полковник.

— Элементарное знание жизни.

— Уверен, что выясняете все эти детали вовсе не для того, чтобы выложить их Скорцени или кому бы то ни было из службы безопасности или гестапо. — Курбатов заметил, как посуровело лицо капитана, как оно напряглось, и как плотно сжались его тонкие шершавые губы.