Фельдмаршал Кутузов. Мифы и факты
Шрифт:
Впрочем, не только армия, но и вся Россия воодушевилась тогда надеждой на переход затянувшегося отступления к контрнаступлению. Кутузов со своей стороны поощрял эту надежду — с того момента, когда на аудиенции у Александра I он услышал из царских уст, о своем назначении. Близкая к царю графиня Р.С. Эдлинг (урожденная Стурдза) свидетельствовала: «Прощаясь с государем, генерал Кутузов уверял его, что он скорее ляжет костьми, чем допустит неприятеля к Москве (это его собственное выражение)». Свидетельство графини подтверждают документы самого Кутузова. В день прибытия к армии (17 августа) он написал Ростопчину: «По моему мнению, с потерею Москвы соединена потеря России». Отступив 18 августа из Царева-Займища в поисках лучшей позиции и «для еще удобнейшего укомплектования», Кутузов уже на следующий день письменно заверил фельдмаршала Н.И. Салтыкова и самого царя в том, что он сразится
348
Соколова А.И. Северный сфинкс. Исторический этюд. СПб., 1912. С. 97.
349
М.И. Кутузов. Т. 4, ч. 1. С. 97, 106.
350
Народное ополчение в Отечественной войне 1812 г.: Сб. документов. М, 1962. С. 71.
Итак, с позиции в Цареве-Займище Кутузов приказал отступить едва ли «в пику Барклаю-де-Толли», как считали К. Маркс и Ф. Энгельс (вслед за самим Барклаем) [351] , а скорее все-таки с надеждами, во-первых, подыскать до Москвы еще более выгодную позицию и, во-вторых, получить к тому времени подкрепление из только что сформированных полков московского ополчения. Сражение за Москву Кутузов, судя по всему, считал обязательным и неизбежным. Более того, он допускал, что первое сражение будет проиграно, и тогда потребуется второе, но защитить Москву необходимо. «Ежели буду побежден, — писал он Ростопчину 22 августа с Бородинского поля, — то пойду к Москве и там буду оборонять столицу».
351
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 14. С. 93.
Допуская, что он может проиграть Наполеону одно (а может быть, и не одно) сражение, Кутузов был убежден в том, что непременно выиграет войну, ибо война со стороны России обрела уже национальный, отечественный характер. В такой войне, когда силы армии удваиваются от единения ее с народом, Михаил Илларионович рассчитывал одолеть Наполеона — не разбить, так обмануть. Его адъютант А.И. Михайловский-Данилевский слышал, как он говорил о Наполеоне: «Разбить он меня может, но обмануть — никогда!» Об аналогичных высказываниях Кутузова вспоминали и другие свидетели. В последний вечер перед отъездом к армии в качестве главнокомандующего он так сказал Надежде Никитичне Голенищевой-Кутузовой, жене своего племянника А.И. Голенищева-Кутузова, в присутствии скульптора и медальера, почетного члена (будущего вице-президента) Академии художеств графа Ф.П. Толстого: «Я бы ничего так не желал, как обмануть Наполеона». А в самый день отъезда Михаил Илларионович на все приветствия отвечал: «Не победить, а дай Бог обмануть Наполеона!»
Кутузов уважительно оценивал полководческий гений Наполеона (мощь которого он испытал на себе при Аустерлице). Вот характерный факт из воспоминаний А.И. Михайловского-Данилевского: «Увлеченный молодостью лет, употребил я несколько укорительных выражений против Наполеона. Кутузов остановил меня, сказав: „Молодой человек, кто дал тебе право издеваться над одним из величайших полководцев? Уничтожь неуместную брань“». В победные для России дни 1812 г. Кутузову интересно было узнать, что думает о нем Наполеон. Бывший паж Людовика XVI, а затем наполеоновский офицер граф П.А. Боволье, взятый в плен русскими под Боровском, вспоминал о диалоге, который вел с ним Кутузов: «Какого мнения Наполеон обо мне?» — «Он вас опасается и не иначе называет, как старой лисой Севера». — «Постараюсь доказать, что он не ошибается» [352] .
352
Записки современников о 1812 г. (граф Боволье) // Русская старина. 1893. № 1. С. 25. В указ соч. Н.К. Шильдера (Т. 3. С. 98) последняя фраза цит. иначе: «Постараюсь доказать великому полководцу, что он прав».
Наполеон со своей стороны тоже интересовался Кутузовым. Не зря министр иностранных дел Франции Г. Б. Маре в апреле 1812 г. говорил русскому послу князю А. Б. Куракину, что в случае войны между Францией и Россией «император Александр будет находиться лично при войсках, имея при себе Кутузова» [353] . Сам Наполеон «расхваливал ум Кутузова» и был рад его назначению главнокомандующим, ибо «медлительный характер Барклая изводил его»; Кутузов же, по словам Наполеона, «не мог приехать для того, чтобы продолжить отступление: он, наверное, даст нам бой, проиграет его и сдаст Москву» [354] . Впрочем, после того, как Кутузов еще на неделю продолжил отступление, в канун Бородинской битвы Наполеон заговорил «о медлительности и нерадивости» Кутузова, удивляясь «тому, что его предпочли Беннигсену».
353
Цит. по: Михайловский-Данилевский А.И. Полн, собр. соч. СПб., 1850.
Т. 5. С. 482.354
Коленкур А. Мемуары. С. 127, 128.
Действия Кутузова от Царева-Займища до Бородина объяснялись историками по-разному. Сегодня уже нельзя принять всерьез заключение М.Н. Покровского о том, что Кутузов равно хотел и отступать (по необходимости), и сражаться (вынужденно), т. е. «убить двух зайцев, бегущих в разные стороны». Трудно согласиться и с позицией П.А. Жилина, который, полагая (справедливо), что Кутузов предпринял Бородинское сражение «по собственной инициативе», отвергал как несостоятельные все, кроме внутреннего убеждения самого Кутузова, объяснения этой инициативы [355] . Между тем по крайней мере два из них настолько очевидны, что оспорить их невозможно.
355
Жилин П.А. Фельдмаршал М.И. Кутузов. С. 161–162. Поликарпов Н.П. К истории Отечественной войны 1812 г. По первоисточникам. М., 1911. Вып. 2. С. 3–4.
Во-первых, Кутузов просто обязан был считаться с общественным мнением — сражения требовали царь и дворянство, армия и народ, вся Россия. Во-вторых, Наполеон, предвкушая скорый захват Москвы, усилил как нельзя более преследование русской армии, фактически не выпуская ее из боя. С 17-го по 25 августа арьергарды М.И. Платова и П.П. Коновницына «ежедневно, с утра до позднего вечера, а иногда и ночью, задерживали стремительный натиск французского авангарда». Так, под Гжатском 20 августа арьергард Коновницына выдержал 13-часовой бой, сменив на протяжении 17 км 8 позиций, а 23 августа у с. Гриднево 10 часов отбивал атаки врага, останавливаясь в 5 позициях. Н.П. Поликарпов, обстоятельно, по архивным источникам исследовавший все эти бои, отметил, что далее дотошный М.И. Богданович почти ничего о них не сказал. П.А. Жилин ни об одном из них вообще не упоминает. А ведь они были существенно значимы, ибо так сближали враждебные армии, что генеральное сражение становилось неизбежным, если бы даже Кутузов не планировал его «по собственной инициативе».
22 августа русская армия остановилась и начала закрепляться на позиции возле большого селения в 124 км перед Москвой. Когда Наполеон увидел это, он спросил, как называется селение. Ему ответили: Бородино.
2. Бородино
«Позиция, в которой я остановился при деревне Бородино <…>, — доносил Кутузов царю 23 августа, — одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством».
Выбор позиции для генерального сражения всегда считался важным условием победы. Наполеон говорил, что вообще «война — это мастерство позиции». Русскую позицию у Бородина специалисты (начиная с участников Бородинской битвы) расценивали по-разному: например, генералы П.И. Багратион и А.П. Ермолов и такие авторитеты, как К. Маркс и Ф. Энгельс, критиковали ее [356] , советские историки больше хвалили.
Здесь нет ничего удивительного. Как подметил еще К. Клаузевиц (из советских историков — Е.В. Тарле и А.Н. Кочетков, в последнее время — В.Н. Земцов), «эта позиция имела свои и выгодные и невыгодные стороны», тем более что долго выбирать ее под натиском французов не было времени. В тот самый день, 22 августа, когда русская армия занимала бородинскую позицию, П.И. Багратион написал Ф.В. Ростопчину: «Все выбираем места и все хуже находим» [357] .
356
Ермолов А.П. Записки. С. 184–185; Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 14. С. 93, 257.
357
Дубровин Н.Ф. Указ. публ. С. 109.
Сам Кутузов в донесении царю хотя и назвал позицию у Бородина «одной из наилучших», но с оговоркой («на плоских местах»), и прямо указал на ее «слабое место». Тем не менее в целом позиция отвечала главным требованиям предстоявшей битвы. Во-первых, она изобиловала естественными укреплениями. Ее фронт справа и в центре был прикрыт высоким (более 20 м) берегом р. Колочи, правый фланг упирался в Москву-реку, а левый — в труднопроходимый Утицкий лес. Главное же, позиция позволила русской армии «оседлать» обе дороги к Москве — Старую Смоленскую и Новую Смоленскую.
Слабость русской позиции заключалась прежде всего в том, что ее левый фланг был открыт для фронтального удара. Поэтому Кутузов распорядился прикрыть его инженерными сооружениями (флешами) [358] у д. Семеновская, а потом и «загнуть оный» к флешам. Таким образом, к началу битвы левый фланг был укреплен, но зато преломилась боевая линия русской позиции, образуя в центре, у Курганной высоты, исходящий угол, что дало французам «выгоду продольных выстрелов»: их батареи, действовавшие против русского левого фланга, «поражали в тыл войска центра и правого фланга» [359] .
358
Флешь (фр. fleche — стрела) — полевое укрепление (ров, окоп) в форме тупого угла, обращенного вершиной к противнику.
359
Ермолов А.П. Записки. С. 187; Ратч В.Ф. Публичные чтения, читанные гг. офицерам гвардейской артиллерии // Артиллерийский журнал. 1861. № И. С. 841.