Фельдмаршал

«Когда он подошел к реке Рубикон, отделяющей альпийскую Галлию от остальной Италии, мысль у него заработала. Опасность близилась. Он очень колебался, думая о величии предприятия, которое начал. Цезарь приказал сделать остановку и погрузился в размышления. Он постоянно менял намерения, не произнося ни слова. Мысли его шатались Затем он поговорил с друзьями, которые были с ним (один из них был Азиний Полло), размышляя о том» какое множество бедствий для человечества повлечет за собой переход через эту реку и в каком свете он будет передан потомству. В конце концов, в припадке страсти, отбросив размышления, положившись на то, чему суждено быть, он произнес поговорку людей, решающихся на опасный и смелый поступок: "Жребий брошен!" С этими словами он перешел через Рубикон. Говорят, что в ночь накануне этого дня Цезарь видел нечестивый сон: он имел неестественную связь со своей матерью».

Так рассказывает Плутарх. «Может быть, и неправда? Он лгун», - думал фельдмаршал, вспоминая этот рассказ. «Говорят также, что перед "Al'ea jacta est!" {11} Цезарь сказал: "Либо остаться по эту сторону Рубикона, на свое собственное несчастье, либо перейти через реку, на несчастье человеческого рода..."» Фельдмаршал и сам ясно себе не представлял, о ком он думает, вспоминая Цезаря: о себе или о фюрере?

Его все еще заставляли ждать, и раздражение у него росло. За дверью, по галерее проходили люди. Некоторых из них он знал. «Да, низшая порода людей. Мой граф головой выше их!
– думал он со злобой.
– Рубикон? Быть может, сегодня переходится такой Рубикон, по сравнению с которым тот ничего не стоил. О чем же они размышляют? Какие сны снятся им? Да ровно ничего! Идет болтовня за пивом: "...Но какое впечатление произведет в Америке то, что мы объявляем войну коммунизму?.." "У них есть, однако, от 160 до 180 дивизий..." "Мы врежемся в них, как нож в масло..." "Нам нужны нефть, хлеб, естественные богатства русской сволочи!" Все это наудачу, без знаний, без проверки, первое, что приходит в голову каждому из них, ничтожеств и полузверей. Но ведь их поддерживают и некоторые фельдмаршалы? Да, преимущественно лизоблюды, из тех, что ловят каждую его мысль и стараются забежать вперед. И еще те, которым всякая военная задача интересна как военная задача; так шахматисты пробуют новый дебют: посмотрим, что из этого выждет... Мой план тоже связан с кровопролитием, и я, слава Богу, не вегетарианец, но мой план куда-то ведет, он обещает дорогу к миру, и при нем крови, немецкой крови, было бы пролито неизмеримо меньше. Что же думает сам Шикльгрубер, тот, от которого все зависит? Вероятно, он ждет внутреннего голоса или толкует слова астролога! Кроме того, он наслаждается. Я знаю твердо: это его главное наслаждение - из-за природной несклонности к другим для него нет ничего слаще того, что все, весь мир, ждут решения, его решения. И, должно быть, в ту минуту, когда кто-либо из них, например толстяк в шитом мундире, называющийся "рейхсмаршалом" (и чин такой для него выдумали!), больше всего на свею любящий пиво и золотое шитье, высказывает свои глубокомысленные соображения, - Шикльгрубер слышит внутренний голос!. О, бедная муза истории! Из-за внутреннего голоса, слышащегося не вполне здоровому человеку, погибнут миллионы людей, и другие миллионы будут искалечены, - немцы! какое мне дело до русских?
– и десятки поколений заслуженных, ординарных, экстраординарных профессоров будут глубокомысленно изучать причины этого явления!»

11

Жребии брошен!

Мысль его снова сладко-тревожно остановилась на заговоре. «Как это сделать? Да, конечно, лучше всего использовать момент, когда он будет находиться в одной из наших ставок... Какие же это наши ставки? Только одна и есть: моя. Быть может, о том же думают и другие, но они мне не скажут, как и я не скажу им... "Фюрер, объявляю вас арестованным!" В этом случае можно бы обойтись и без обращения "фюрер". Его сопровождают дружинники. Нужны исполнители. Такие, как мой граф? Но допустим, что исполнителей я найду. Дальше что? После того как он будет арестован (с еще более сладко-тревожным замиранием сердца фельдмаршал подумал, что слово "арестован" тут чистейший эвфемизм: в таких делах не арестовывают). Тогда объявляется диктатура... Кроме себя, я не вижу кандидата... Выпускается воззвание к немецкому народу: мы решились на это дело, чтобы спасти Германию, чтобы обеспечить выгодный и почетный мир, невозможный при этом безумце. Одновременно Англии делается мирное предложение. Одновременно армия арестовывает ближайших к нему людей, всю сволочь гестапо, всю партийную шайку. Армия пойдет за нами и сохранит дисциплину. Затем восстановление монархов при нашей фактической диктатуре...»

В галерее что-то произошло. Вдали отворилась большая дверь, отворилась не так, как вообще отворяются двери. За ней были видны высокие стоячие канделябры, огромные картины, люди, выстроившиеся четырехугольником в нечеловеческом порядке. По галерее быстро прошел человек в невоенном мундире, с открытым воротником. Глаза у него горели, лицо было вдохновенное. «О, пародия на Цезаря!
– с удивившей его самого ненавистью подумал фельдмаршал.
– Вот то малое, гаденькое, ничтожное, что в воображении людей погубит настоящее и большое!»

Двери затворились так же неестественно. Послышался голос, этот голос, теперь известный каждому человеку в мире. «Значит, мне ждать еще по меньшей мере полчаса!» - сказал себе фельдмаршал. К нему подходил человек с кривой улыбочкой. По его виду было ясно, что произошло нечто неприятное: неприятное не для него самого. «Какая, однако, гнусная фигура, выделяется даже здесь...» Остановившись в дверях, человек с улыбочкой вынул спички и стал неторопливо закуривать папиросу. Первая спичка потухла. Он оглянулся, разыскивая пепельницу, сунул спичку назад в коробочку, зажег вторую и закурил.

– Фюрер не любит, чтобы тут курили, - сказал он ласково, - но ведь окна отворены... Фюрер приказал передать Вашему Превосходительству...
– Он втянул и выпустил дым.
– ...приказал передать Вашему Превосходительству, что не может принять Ваше Превосходительство... Фюрер занят важными делами.
– Эти слова он прибавил от себя.
– Фюрер также просит Ваше Превосходительство выехать по месту службы Вашего Превосходительства... По возможности немедленно, - тоже от себя вставил он.

Челюсть шевельнулась во рту у фельдмаршала. Он вспыхнул, хотел было что-то сказать, но не нашел нужных слов. Он простоял с минуту неподвижно (потом об этой минуте сожалел так, что лицо дергалось при воспоминании). Повернувшись на каблуках, он пошел к выходу, не сказав ни слова. В ту же секунду он почувствовал, что больше всего в мире ненавидит маляра со смешной фамилией, с фальшиво-вдохновенным лицом, в невоенном мундире, под серый сюртук Наполеона. И сколько бы Шикльгрубер ни сделал для армии, для славы, для Германии - мысль должна работать только для одной цели: чтобы преждевременное не стало поздним. «Фюрер, объявляю вас арестованным...»

Человечек с кривой улыбочкой уже не обращал внимания на фельдмаршала или делал вид, что не обращает. «Экое дурачье! Чего они орут? Фюрер и не думает выступать сегодня. Так всегда: распустят какие-нибудь идиотские слухи и верят», - сказал он кому-то из людей, вошедших за ним в приемную. Выйдя на балкон, он высоко поднял руку. За окном пронесся радостный гул, перешедший в долгий адский рев. Затем снова послышалось пение:

F"uhrer, F"uhrer, sei so nett,

Zeige Dich am Fensterbrett.