Фельдмаршальский жезл. Николай Николаевич
Шрифт:
— Предлагаю назначать к сельским амбарам и магазинам караулы от наших полков.
— Согласен. Но ведь с местных селян берутся властями санджаков ещё и налоги.
— Чтобы болгар реквизициями не огорчать, предлагаю поставки ими зерна и фуража делать в зачёт собираемых десятины и верги. То есть натурального и подоходного налогов. Закончить сбор не позднее 15 декабря.
— Очень разумное предложение на правах военного положения. Что у вас ещё из предложений ко мне?
— Сверх этих поставок предлагаю с сельских мечетей Терновской, Систовской, Никопольской и Сельвийской казны реквизиционным порядком за деньги взять третью часть наличной соломы на фураж
— Допустимо. Но нужны не только уплата за провиант и фураж денег от казны, но и какие-то ограничительные меры по торговле.
— Безусловно, ваше высочество.
— Тогда какие меры вы предлагаете?
— Запретить вывоз из края хлеб, скот, фураж и мясо. Излишний яловый скот продавать местными жителями только нашей армии на мясные солдатские порции.
— Такой приказ будет мною подписан. А какие послабления мы можем сделать от себя местным жителям?
— Надо отменить ввозную пошлину на соль. И самое главное, ваше высочество, — платить местным жителям только металлом. Серебряной и золотой монетой, но не бумажными ассигнациями. Они здесь той цены не имеют, что в России...
Вскоре в Дунайской армии появились инструкции, как вести закупки провианта и фуража у местного населения. Квитанции в полковых кассах были обязательны для проверочных финансовых комиссий. Армейское интендантство установило твёрдые цены для закупок:
«За четверик зернового фуража (платить) по 6рублей 50 копеек; пуд сена — 60 копеек; пуд соломы — 50 копеек; пуд говядины — 5 рублей; пуд баранины — 3 рубля; за штуку вола — 50 рублей и за сажень трёхполенных дров — 17 рублей...»
«Шипкинское сидение» в условиях горной зимы оставило в мемуарах откровенно горестные строки. Например, такие:
«Одежда нижних чинов стала промерзать до тела, образуя твёрдую ледяную кору, так что на больных и раненых надо было ножом разрезать не только шинели, но и штаны; шинели так крепко промерзали, что без посторонней помощи нельзя было отвернуть полы: они не сгибались, а ломались; только с большим усилием можно было согнуть руку.
Когда же поднимался буран, то со стороны ветра так быстро нарастал толстый слой льда, что едва можно было двигаться, свалившийся с ног человек без посторонней помощи не мог встать, затем в несколько минут его заносило снегом, и приходилось его откапывать».
Что значила зимняя стужа со снежными буранами для защитников Шипки, можно судить по декабрьскому донесению коменданта горы Святого Николая полковника Духонина, командира 55-го пехотного Подольского полка:
«В ночь с 16 на 17-е поднялась снежная буря, достигшая на верхних скалах горы Николая степени урагана. Батальоны 55-го и 56-го пехотных полков поднялись на гору с величайшими затруднениями гуськом; проводники едва могли отыскать среди снежной бури свои ложементы и довести роты...
Возвращаясь по смене, 1-я рота 55-го полка в полном составе была свалена вихрем ветра и покатилась. Люди, кое-как удерживая друг друга, поднялись...»
Зима сказывалась не только на людях, но и на их оружии. В штаб генерал-лейтенанта Радецкого от сидевших на перевале батальонов поступали и такие доклады:
«...При настоящих сильных морозах затруднительно стрелять из ружей Бердана; курок не спускается и даёт осечку; масло застывает, затворы приходится вынимать и держать в кармане».
...В ходе «Шипкинского сидения», вернее — в её начале Николаю Николаевичу-Старшему пришлось заниматься делом 24-й пехотной дивизии, которой командовал генерал-адъютант Гершельман. Великий князь хорошо знал его по Санкт-Петербургу, где тот девять лет состоял в свите Его Императорского Величества. Суть дела была такова.
Дивизия прибыла на Шипку в октябре месяце. Она состояла из трёх пехотных полков — Иркутского, Енисейского и Красноярского. Люди приехали на войну в Балканские горы с их морозами и вьюгами «щегольски одетой» и «воспитанной на строгой опеке». Историк Бороздин писал:
«Эта дивизия считалась почти равной гвардии, её командир был близок ко двору, и посылая своих солдат на Шипкинский перевал, он рекомендовал офицерам «не нежить нижних чинов и показать шипкинцам, как должен вести себя настоящий солдат». Они и показали.
Солдаты 24-й дивизии прибыли на Шипку, одетые во франтоватые мундиры и тонкие, чуть ли не лаковые сапоги. Офицеры презрительно глядели на коренных защитников перевала, одетых неуклюже, нередко смешно, грязных, иногда немытых и нечёсаных.
Когда началась тяжёлая пора, «гвардейцы», как сначала прозвали солдат 24-й дивизии, возбуждали общую жалость. Им запрещали кутаться, башлыки позволяли надевать только во время стояния на часах, обёртывание чем-нибудь ног вменялось в преступление, собираться около кухонь, безусловно, не дозволялось, и так далее...
На позициях, занятых «гвардейцами», дело доходило до трагизма. Бывали случаи:разводящий унтер-офицер идёт по постам со сменой. Часовой стоит у бруствера, по положению, с ружьём на плече. Смена подходит к нему вплотную, он не шевелится. Унтер-офицер окликает его:
— Часовой! Ты спишь?
В ответ — гробовое молчание.
— Эй! Проснись!
Унтер-офицер толкает часового, и на ледяной пол падает труп, с характерным хрустом замороженного мяса. Однажды оказалось, что всю западную позицию охраняли... трупы».
Писатель Немирович-Данченко назвал солдат 24-й пехотной дивизии «замерзшими мучениками Шипки». А прославленный художник-баталист Василий Верещагин написал картину «На Шипке всё спокойно», изобразив на ней одинокую фигуру часового в шинели и башлыке, замерзающего под снежным бураном. Картина великого живописца в своё время вызвала негодование при дворе.
...О судьбе 24-й пехотной дивизии у великого князя Николая Николаевича-Старшего с императором Александром II в первых числах ноября состоялся особенно тяжёлый разговор:
— Ваше величество, вами получено очередное донесение генерала Радецкого?
— Да, получено. В нём те же слова: «На Шипке всё спокойно». А что-то случилось, Николай?
— С Шипки вернулся мой адъютант. Среди прочего он сказал, что дивизия Гершельмана там зовётся не иначе, как «замерзшей». Она теряет за сутки одними обмороженными по сотне и более человек. Что-то невероятное творится. За один месяц дивизия в трёх полках потеряла обмороженными, больными и «озлобившимися» почти пять тысяч человек, то есть 56 процентов своего состава. В Енисейском полку санитарные потери за месяц — две трети полка. Это, ваше величество, не считая убитых и раненых.