Феликс убил Лару

– Еа! – восторженно простонал инженер. – Летим в Лас-Вегас! – предложил он, решившись.

– Может, ты гиюр сделаешь? – улыбнулась заласканная тонкими пальцами инженера Нинка.

– Что?

– Ничего-ничего. Полетели в Лас-Вегас, лапуля.

Мовшович после замужества Нинки, да еще в таком вульгарном месте зарегистрировались, был почти подавлен. В его семье кроме Беллочки никого не осталось. Кто в Америке, кто в Кара-Болта. Он даже пожалел, что продал свой аккумуляторный завод, рановато уйдя на пенсию… Беньямин увещевал себя, что в жизни было много сделано, отважно трудился комсомолец Стасик, поставленный на путь праведный комсомолкой Беллой, увезшей его из социалистического рая в израильский кибуц, где вскоре комсомолец вырастил из себя председателя местного совета. Потом его позвали встать на партийную линию, он было согласился, но, на его счастье, несколько кибуцев сложились деньгами и отправили его в Японию, где он купил за сто пятьдесят миллионов шекелей колхозную технику «Komatsu» – так удачно и дешево, что в «Komatsu» сами удивились хватке израильтянина и предложили возглавить японскую «дочку» в Тель-Авиве, на что Белла тотчас дала согласие.

Израиль строился, и Мовшович строил. Он быстро понял, что дизель, бензин, вся нефтянка в его стране слишком дороги, и написал в правительство прожект, что нужно развивать альтернативную энергию, а именно – конструировать электродвигатели и аккумуляторы к ним…

Нашел к кому обращаться – к политикам, занимающимися только своими выборами. Ему даже не ответили…

– Стасик, где ваш мозг? – интересовалась Белла, беременная Нинкой.

Деньги дал странный немолодой еврей с абсолютно русским лицом. Таких он навидался по советским колхозам, еврейский дядя с пуговкой вместо шнобеля, назвавший себя Ильей, репатриантом, как и сам Мовшович, из СССР. Подписали контракт, на котором не имелось расшифровки подписи, а сама фамилия была написана крайне непонятно. То ли Вельмерт, может быть, Вельвет, Вулверт… Короче, через три дня, после подписания контракта, деньги поступили на счет компании Мовшовича, ну а там все уже известно. Электрические двигатели еще существовали в фантазиях крупных мировых компаний, а у Мовшовича уже был готов рабочий прототип…

Так Стасик Мовшович, парень с комсомольским задором, вместо БАМа построил израильскую империю электродвигателей и аккумуляторов.

Абаз, вернувшись на пасеку, нашел ее опустевшей. Он не обращал внимания на трупы наемников, так как их разборки не его дело. Он поцокал языком – и на зов тотчас прибежала козочка и улеглась возле ног Абаза. Он вытащил из-под телогрейки лепешку и по кусочку скормил ее своей любимице. Она вскоре заснула, шумно вдыхая воздух розовыми ноздрями, а он, прислонившись к стене сарая, достал из нагрудного кармана крошечный метеорит и почему-то подумал, что не Феликс застрелил Лару, а наоборот, Лара выстрелила в мужа, потом в себя, да не точно, и еще долго страдала на некрашеном полу деревенского дома, приговаривая:

– Ах, мой дорогой Феликс… Мой дорогой…

Абаз сжал метеорит пальцами, а когда в голубом свете закружился Млечный Путь или вся Вселенная, он сунул в звезды палец и размешал им мироздание. Он не удивлялся, что все хотят хаоса, сами не понимая, чего желают, а потом подумал: «Хаос, так хаос».

Она кормила Сашеньку, а он тихонько любовался процессом, то и дело пересаживаясь с одного стула на другой, будто она была частью сюжета многофигурной скульптуры на каком-нибудь биеннале или эпизодом эстетского фильма.

Ольга почти его не замечала, хотя целовала по утрам и перед сном, но все ее существо было в рабстве у другого, совсем неприспособленного к жизни, у «недо». Малявка могла только жрать, спать и срать. В любом порядке. Она кормила его, купала, рассматривала какашки, колдовала над каждым покраснением на теле, целовала пяточки и крошечную жопку, она называла ее попочкой; пела простенькие песенки, а он взамен искусывал крепенькими деснами ее божественную грудь… Протасов тоже любил сына, но не так сильно, как она – чуть больше собаки. Совсем не так. Мужчине нужен осмысленный взгляд и хотя бы первое слово «Дай!». А его глазки, если открывались, просто глядели: один в одну сторону, другой наверх… Была бы девочка ему было бы куда как легче любить ее. От девочки ему не требовалось осмысленного взгляда. Синие глазки да жидкая косичка. И уже тогда ее можно начинать баловать, тискать, делать подарки… Но девочка может на долгие годы остаться жить в отцовском доме, тогда как парни всегда стремятся уйти в свободное плавание. Он хотел быть только с ней, без всяких детей. Но еще больше желал, чтобы Ольга была счастлива. И она была. Отражение ее счастья падало и на него, потому он не роптал, сам себе готовил или ел по ресторанам, отдавал белье стирать своим людям и жил почти автономно.

Он строил свою дорогу.

А через два года Сашка сказал ему «папа» – и сердце Протасова раздвинулось до космического пульсара и полюбило сына так же безгранично, как и ее.

Они съездили на их золотую реку, где Сашка плавал, засунутый в круг и с надувными нарукавниками, конечно под его охраной, смеялся на весь мир, показывая Богу два зуба. Она от его смеха тоже умильно, но тревожно улыбалась, приговаривая «осторожней, осторожней», а когда пацаненок заснул в переноске, Ольга впервые за три года любила его, приговаривая:

– Я так скучала, так скучала…

Он уже почти долетел до пика Эвереста, почти коснулся божьей стопы, но тут сын заорал, как если бы его щелбаном по лбу разбудили. Падение с Эвереста было стремительным, так как она вытолкнула Протасова из себя, будто выплюнула, и через мгновение ее грудь была в маленьком жадном ротике со змеиными зубками, перекочевав туда из его больших губ.

– Комарик, наверное, укусил! – предположила она.

Но Протасов был уверен, что не насекомое виновато в прерванной близости, а это маленький гад почувствовал сквозь сон, что ее телом и душой завладел какой-то мужик, называющийся «пап», и отомстил.

Всосав в себя первый глоток ее молока, Сашка успокоился и косил взглядом в сторону «пап», показывая полное превосходство над ним. Полсантиметра могут победить и конское добро. Главное – чьи эти полсантиметра…

Состав делегации якудзы прибыл за неделю до первого пуска скоростного поезда. Татуированные парни привезли с собой ёкодзуна, борца сумо с наивысшим рангом, то есть великого чемпиона. Гигант передвигался по Кара-Болта в шелковом халате до пят, в шлепках на белые носки. Он все время молчал, но, казалось, всегда был готов явить оскал дракона и сломать дерево просто так. Приехал и старик с торчащей из-под воротника рубашки змеей. Он много улыбался, но в его глазах появилась печаль. Он умирал от онкологической болезни, но силы для поездки в Кыргызстан еще остались.

За несколько лет маленький захолустный городок Кара-Болта превратился в цветущий город-сад, с милыми ресторанами местной кухни, имелись и итальянские заведения, китайские и японские.

Протасов зазывал гостей отобедать в их родной обстановке, но те отказывались: оказывается, повар был не тот.

– Вы же его не знаете? – удивлялся он.

– Киргиз, хоть и косоглаз, не может готовить японскую пищу! – объяснил старик.

– Вы же не пробовали!

– Ты же не пойдешь в Анголе к ангольскому повару есть русскую кухню?

– Вряд ли…

– Вот и мы лучше поедим аутентичной еды. Бешбармак! То, что здесь столетиями готовят… Кстати, все японские профессиональные повара принадлежат тоже нам. Знаешь, сколько нужно учиться сушисту?.. Семь лет! А горячнику? Еще восемь. Пятнадцать лет – чтобы стать просто поваром. Еще десять – чтобы дорасти до шефа. А ты – киргизец!

– Киргиз.

Японская делегация посетила хороший местный ресторан и попробовала все, что предлагало меню. Все закуски, основные блюда и десерты. По две порции. Потом всех тошнило от огромного количества жира, который они потребили. А что бы с ними было, если бы не водочка, гасящая несметное количество жирных калорий! Только ёкодзуна гордо оглядывал серые мафиозные лица, хотя съел он вчетверо больше, чем любой из якудзы. При употреблении пищи сумоист чавкал так, что позавидовали бы бездомные собаки, голодавшие неделю зимой.

Протасов не знал, что близок к опасной черте, так как некоторые гости было подумали, что их отравила киргизская мафия, но, глядя не невозмутимого ёкодзуна, который лишь бабахнул пятой точкой словно ленинградская пушка у Петропавловской крепости, японцы засмеялись, успокоившись.

– Надо было все же киргиза попробовать! – развел руками Протасов.

Партнеры опять засмеялись и выпили еще водки, на всякий случай. Потом была баня с девчонками, а еще после появились настоящие гейши, которых Протасов за бешеные деньги вывез из Токио на две ночи. Они играли нежные, наполненные философией мелодии о распускающемся цветке лотоса, аккомпанируя настроению земляков на трех струнах сямисэн, и иногда пели. Они были похожи на японских ангелов, а зрители при них перестали быть важными господами… Когда концерт закончился, старик и ёкодзуна, утирая слезы умиления от высокого искусства, уехали на разных лимузинах в отель, и каждый забрал себе по японской Марье-искуснице…