Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1
Шрифт:
– Когда мне нужно подъехать?
– Какое время лучше всего тебе подходит? Обычно я встаю около семи, даже по выходным, так что приезжай в любое время после семи утра.
– Как я могу судить, отсюда до тебя ехать около часа. Я планирую прибыть в одиннадцать, если ты согласен.
– Значит, в одиннадцать, - Шура встал и потянулся.
– Пришло время немножко поспать. Сегодня был длинный день. – Он взял меня за руку, чтобы поднять с мата, и еще раз поблагодарил меня.
У двери он положил руки мне на плечи и развернул лицом к себе. Я посмотрела в его наполненные грустью глаза, обвела взглядом его сочный, сексуальный рот, вспоминая ту ночь две недели назад. Поцелуя на этот раз не было, зато Шура обнял меня и прижал к груди, очень нежно покачивая.
Я вновь села на мат, лицом к огню, и допила вино, прокручивая в голове фразы, сказанные нами обоими. В мыслях промелькнула фраза «готовься к битве», и я поймала себя на том, что улыбаюсь.
Глава 22. Окно
Я пропустила нужный поворот. Он спрятался от меня за горой камней и низким кустарником. Я промчалась мимо и проехала еще несколько кварталов, прежде чем нашла место для разворота. Перед въездом на Ферму на столбе с телефонными проводами была прибита небольшая табличка с надписью «Бородин-роуд».
Я непременно должна спросить у него, как он ухитрился это сделать.
Я давно уже представляла Ферму в своем воображении с той поры, когда Шура впервые упомянул ее в нашем разговоре. Пока все было совсем не похоже на то, что я себе вообразила. Слева от узкой дороги расстилались покрытые травой поля, достигавшие леса. За деревьями простиралась широкая долина, а на горизонте, у подножия холмов, я увидела гигантский, размытый туманом силуэт, как я предположила, горы Дьяб-ло. Справа от дороги, которая, в основном, была грунтовой с редкими остатками старого бетонного покрытия, я видела лишь море травы и несколько огромных, величественных дубов с толстыми, узловатыми ветвями, где примостились темные шары омелы.
Большие деревянные ворота фермы были открыты, как и обещал Шура. Я проехала по дороге к немаленькой парковке в форме круга, расположенной перед открытым гаражом. Я рассматривала одноэтажный деревянный дом: обретенный им сизо-серый цвет показывал, что дому порядком досталось от плохой погоды.
Пока я парковалась, на лестнице, подведенной к дому, появился Шура. Окруженный по бокам не подстриженными кустами можжевельника, он стоял на красных кирпичах, из которых была выложена лестница, - расставив ноги и засунув руки в передние карманы своих вельветовых брюк. На нем была шерстяная спортивная рубашка в сине-зеленую клетку. Легкий ветерок разметал его волосы, лицо светилось широкой улыбкой.
Пока мы шли в гостиную, у меня в груди все сжалось. Я не знала, чего ожидать, но примерно это и надеялась увидеть. Одну стену полностью занимали книги - многоярусные книжные полки, стеной доходившие до самого потолка, делили комнату на две части. В дальнем конце комнаты находились большие окна, через которые я могла видеть гору. В углу гостиной стояло пианино. На полулежало несколько потертых персидских ковриков, а позади кофейного столика помещался длинный голубой диван. Над небольшим камином висела большая, выполненная в сине-белых тонах карта в рамке. Подойдя поближе, я узнала очертания острова Сите благодаря многим фотографиям Парижа, которые я видела раньше. На карте были изображены улицы и здания по обеим сторонам Сены. Я посмотрела на Шуру и сказала: «Изумительная карта. Ты так хорошо знаешь Париж?»
– Не очень. На это ушло бы много лет. Но я люблю то, что мне довелось увидеть в Париже. Ты никогда там не бывала?
– Нет. Я выросла в Италии. Там я провела большую часть детства. Мой отец был американским консулом в Триесте. Мы с братом были в Венеции и в других местах, но я никогда не ездила во Францию. Или в Англию. Или в большинство других европейских стран.
Боже мой, как бы я хотела вернуться туда! Я так хочу снова увидеть Европу, на этот раз уже взрослой, понимая, что я вижу. Вряд ли это когда-нибудь случится.
Кухня была удобная, большая. Линолеум был настолько старым, что его первоначальный узор уже стерся, и он приобрел однородную коричневатую окраску.
Пол был чисто подметен, но я решила, что ни веник, ни швабра его уже не спасут. Подальше я увидела скромных размеров столовую, где на китайском ковре бежевого, синего и серого цветов стоял овальный стол. Его полированная поверхность блестела в лучах утреннего солнечного света. На столе красовалась корзина со свежими фруктами; я напомнила себе, что, возможно, фрукты были приготовлены для Урсулы.Потом Шура показал мне спальню. Размеры его кровати были больше обычного - на таком ложе мог бы без труда уместиться даже очень высокий человек. Всю внешнюю стену спальни занимали окна. Пол был выложен красно-коричневой плиткой.
Здесь прекрасно. На этой кровати он занимался любовью с Урсулой. Не смотри сюда слишком долго; он чертовки хорошо знает, о чем ты думаешь.
За спальней дальше по коридору находился кабинет Шуры. В кабинете громоздились три книжных стеллажа высотой до потолка, полки ломились от книг; еще больше книг было сложено в стопки между стеллажами. Длинные полки над столом были заполнены разнообразными журналами и толстыми каталогами; у дальней стены кабинета выстроились металлические картотечные шкафы. В центре большого деревянного стола было свободное пространство, однако по обеим сторонам лежали какие-то бумаги. Я бросила взгляд на них: мне показалось, что в одной стопке были письма и конверты, а рядом лежал журнал Journal of Bychoactive Drugs. Я рассмеялась при виде этой поразительной, казавшейся такой привычной мешанины. Да, настоящий кабинет ученого.
Я вспомнила другой кабинет, который мне довелось увидеть много лет назад, когда мы с Уолтером навещали писателя и философа Алана Уоттса [56] . Мы пришли в его плавучий дом в Сосалито. Гостиная в доме Алана была выполнена и обставлена в японском стиле. Там царила безукоризненная чистота и ничем не нарушаемое спокойствие. Пол был покрыт широкими отполированными досками. Вся мебель была тщательно подобрана, что было сделано не только для удобства, но также для соблюдения формы и цвета, в гармонии которых рождалась красота. Эта гостиная была просто произведением искусства. Она была создана для неторопливых размышлений и медитации. Когда же Алан показал нам свой кабинет, я пришла в восторг от контраста. Весь пол был завален различными записями, фотографиями и заметками, в каждом углу высились книги и брошюры. Никакой японской ясности и безмятежности; это был кабинет занятого ученого, человека, который много читал и писал. Таким был и кабинет Шуры.
56
Алан Уоттс (1915-1973) - англо-американский теолог и философ, один из первых проповедников дзена в Америке.
– Ну что?
– спросил Шура, наклонив голову, чтобы посмотреть прямо мне в лицо. Всем своим видом он показывал, что ему весело за мной наблюдать.
– О, это просто... это так похоже на то, что я ожидала увидеть...
– Подожди, впереди еще лаборатория, - сказал Шура. Он повел меня по коридору и вывел через заднюю дверь дома. Мы пошли вперед по грязной узкой тропинке, пробегавшей мимо зарослей ранних нарциссов и дальше - под конскими каштанами и соснами. Наконец, мы дошли до небольшого каменного здания, которое когда-то было выкрашено белой краской. Стены здания были увиты плющом. Ветки сосен склонились над крышей и царапали маленькую дымоходную трубу.
Войдя внутрь, я увидела лабораторию, интерьер которой был навеян всеми когда-либо снятыми фильмами о сумасшедшем ученом. Свой колорит, которого не увидишь в кино, этой лаборатории придавали небольшие коричневые кучки засохших листьев, сметенных под рабочие столы, где стояли необычно большие стеклянные бутылки и металлические канистры. Я предположила, что листья занес в лабораторию ветер. Листья придавали этому месту определенное своеобразие - так же, как и паутина, которая перекочевала сюда не иначе как из замка самого д-ра Франкенштейна.