Фенэтиламины, которые я знал и любил. Часть 1

– Это имя кажется мне знакомым, хотя я не могу припомнить, где я его слышала.

– Неважно, - продолжил Шура.
– Он считает и даже абсолютно в этом уверен, что лишь в растении можно отыскать то особенное сочетание, можно сказать, духовных компонентов или воздействующих факторов и непосредственных химических веществ, благодаря которому человек ощущает неповторимые переживания. Именно такие ощущения должны обеспечивать растения или, как в данном случае, гриб. Теренс твердо верит в то, что синтезированное искусственно вещество не дает подлинных ощущений. Уже многие годы мы спорим с ним на эту тему, по-дружески, разумеется.

– Ну, - сказала я, немного поколебавшись, - на самом деле, его взгляд мне очень импонирует, и мне бы хотелось проверить это на практике.

– Конечно, - ответил мне алхимик в коричневом халате, беря меня за руку и выключая свет в лаборатории.
– Расскажи мне. В конце концов, как я могу убедить тебя в том, что ты заблуждаешься, если я не знаю твою точку зрения?»

Я остановилась на тропинке, чтобы изобразить, будто я хлопаю его по заднице. Шура увернулся и снова взял меня за руку.

– Знаю, что для ученого это будет звучать смешно, но я выросла, веря в определенные вещи, и до сих продолжаю в них верить. Мне кажется, что все живые существа обладают - даже не знаю, какое слово-то подобрать - некоей формой сознания. Это не человеческое сознание, но все же сознание, - сказала я.

Шура открыл передо мной дверь в дом, а я добавила: «Помнишь те эксперименты, которые доказали - ну, похоже, что доказали, - что растения реагируют на мысли человека?»

– Морковь, переживающая нервный срыв, когда кто-нибудь думает полить ее кипятком? Да, помню.

– Ну и?

– И что?
– Шура обходил дом, запирая двери и закрывая окна, я плелась за ним.
– Допускаю ли я, что у растений есть какой-то нефизический уровень понимания? Ну, позволь мне сначала провести так называемые научные эксперименты. Я не знаю деталей тех экспериментов, поэтому не могу распространяться о них. Думаю, я должен посмотреть на это своими глазами, прежде чем безоговорочно принять какие-либо утверждения. И даже с учетом моего личного присутствия, честно говоря, я настроен скептически. Боюсь, ученые могут ввести в заблуждение самих себя, как и люди, не принадлежащие к ученой касте, особенно когда они «сочувствуют» определенному исходу эксперимента. Я кивнула. Шура приблизился ко мне вплотную: «Прежде чем мы продолжим обсуждать эту очень интересную тему, я должен проверить твое самочувствие».

– Чувствую что-то вроде озноба. Похоже на дрожь от энергетического потока. Он то появляется, то исчезает.

– Что-нибудь еще?

Я ушла в себя и проверила свое состояние, потом доложила Шуре: «Да. Я вышла из обычного состояния, в этом нельзя ошибиться. Пока что-то слабое, но определенно, оно есть».

Шура улыбнулся.

– А как ты?
– спросила я Шуру, заметив свечение в его глазах, какое бывало всегда, когда он принимал наркотик.

– Примерно так же, как и ты, с тем исключением, что не чувствую твоего маленького озноба.

Я улыбнулась ему: «Знаешь, ты светишься».

Он рассмеялся и сжал мою руку: «Разреши мне привести кабинет в нормальный вид, там все разбросано. Не возражаешь, если я оставлю тебя одну всего лишь на пару минут?»

Я ответила, что совершенно не против, и сказала: «На самом деле я бы предпочла немного побыть в одиночестве, чтобы понаблюдать за происходящим».

Я удобно устроилась на диване, передо мной на столике стоял стакан сока. Слева от меня на книжной полке стоял ночник, он мягко светился в темноте. Из задней комнаты доносились звуки музыки, там была включена аудиосистема. Звучал концерт Брамса для фортепьяно № 2, который я знала наизусть. В окно мне были видны два крошечных огонька, белый и красный, горевшие на вершине горы Дьябло. Я чувствовала одновременно и умиротворение, и возбуждение, находясь в ожидании изменения мира.

Я привстала с дивана, чтобы взять одну из книг по искусству, которую положила на стол еще днем, и уселась обратно полистать ее. Книжка была большой и довольно тяжелой. В ней были собраны рисунки и наброски Гойи. Я держала книгу на коленях и осознавала, что внезапно погрузилась в одно из тех драгоценных состояний, которые дарят психоделики. Наступает момент, который кажется бесконечным, ты находишься там, что проще и правильнее всего назвать Сейчас.

Время исчезло, просто спокойно осознаешь свое существование - как держишь эту книгу, как сидишь, скрестив ноги, на диване. Сейчас ты являешься самой собой, где-то там ходит другой человек, это Шура, сложный и удивительный человек, с которым я решила связать себя, не важно, надолго ли. Он в другой комнате, но мы с ним неразделимы.

Я посмотрела поверх книги и увидела, что комната полностью преобразилась. Я сидела в одной из половин комнаты, разделенной тем, что раньше было книжным шкафом, но теперь казалось обычной стеной, проходившей посередине какой-то лачуги аборигенов. Тени поглотили привычные предметы, благодаря которым это место напоминало гостиную Шуры. Слева от стены стоял стул, который я поставила туда раньше. На его спинку был наброшен гватемальский шарф, ярко блестевший в мягком свете ночника. Я рот открыла от изумления при виде желтых и бледно-зеленых полос, чередовавшихся с красными и черными, и подумала, может быть, шарф вызывал у меня ассоциации с туземной хижиной в каком-то неведомом краю. Я оглянулась вокруг, определив, что китайская ваза оставалась на своем месте, на полке, почти скрытая в темноте. Я увидела очертания пианино по другую сторону от разделявшей комнату стены и узнала книжные полки над окнами; все было на месте, и все-таки я не могла избавиться от ощущения, что я стояла на грязном полу в чужой хибаре где-то в Центральной или Южной Америке. Я бы не удивилась, увидев железный горшок для супа, установленный на чурбанах над маленьким очагом, и связки перца, сушившиеся в углах комнаты.

Мир действительно изменился, о, да. Как необычно. Словно видишь это место в совершенно новом измерении.

Пока я оглядывалась по сторонам, привыкая ко всем этим странностям, к превращению знакомого пространства в необъяснимо иное место, я начала кое-что понимать. Я воспринимала комнату так, словно никогда здесь не бывала прежде, и она предстала передо мной в новом свете, как будто я впервые открыла дверь, зашла в нее и села на диван, оказавшись в незнакомом, темном месте. Я воспринимала окружающее - коврики, камин, потолочные балки, отблески на окнах, стул - с точки зрения чужака, для которого каждый предмет в незнакомой обстановке обладает равнозначной важностью, потому что у него нет возможности узнать относительную значимость любого из них.

Лишь живя в комнате можно заставить разум установить недоступные сознанию приоритеты и приобрести новый взгляд на веши.

Я подумала, что, когда разуму знакомо некое место, он будет замечать лишь определенные элементы интерьера и не обращать внимания на другие. Человек проходит мимо того или иного стола или стула, сознательно не думая об этом предмете. Лишь при отсутствии какой-либо привычной вещи о ней вспомнят. Внимание человека сосредоточено на тех частях комнаты, где он чем-либо занимается в данный момент.

Маленький стол рядом с дверью всегда замечаешь, когда проходишь мимо него, потому что обычно мы с Шурой кладем на него разнообразные вещи, которые должен забрать кто-нибудь из нас при уходе, - письма, посылки или книги, которые надо вернуть в библиотеку. Пианино и книжные полки не привлекают сознательное внимание. Они просто стоят на своих местах, и мы не замечаем их, проходя мимо.

Я решила, что мое первоначальное предположение насчет причины, вызывавшей ассоциацию с туземной хибарой, верно; оно было навеяно плетеным гватемальским шарфом. Мое подсознание создало на этой основе красочный образ, создав нечто узнаваемое из обстановки, неожиданно превратившейся в чужую территорию.