Феникс Побеждающий

Несколько сверкающих констеблей спустились пониже и, жужжа, окружили драку, подготовив иглы оглушителей.

Йронджо поднялся и пожаловался:

— На меня напали! Вы хвастаете, что Ойкумене неизвестно насилие, вот только этот дикарь совершает надо мною зверства!

Констебль ровным голосом издал:

— Закон, в определённых пределах, допускает возвращать украденное силой.

Фаэтон вмешался:

— Вот только вы и за меня не заступились!

— Его действия можно считать самообороной, к тому же у ваших поступков неясные мотивы, а Йронджо имеет весомые притязания на эту собственность.

Тут Йронджо потянулся к шлему.

Фаэтон тихо объявил:

— Собственность моя. Вмешивайтесь на свой страх и риск.

Йронджо отступил, но из его динамика пронзительно зазвучало:

— На каких основаниях ты это заявляешь? Ты всё сам раздал, прошлой ночью. Наблюдай!

Йронджо вытянул из кармана планшет, прикоснулся к поверхности и вызвал сияющую иконограмму-дракона в окружении орнамента на юридическом подъязыке. Внизу — подпись Фаэтона, образцово выведенная линейным прописным шрифтом Второй Эры.

— Ночью ты расписался под Договором. В нём говорится, что имуществом распоряжается групповая воля. Ты что, не читал? Я оставил экземпляр у тебя дома. Подписью ты передал право владения бронёй.

Фаэтон таращился на планшет. В окошке около росписи документ показывал запись ночных событий — Фаэтон, ухихикиваясь, одной рукой приобнял крылатую сильфидку, а второй тянулся световым стило к поднесённому Лестером планшету. Вокруг уже сгустились сумерки. Поверх видеофайла — нотариальное заверение времени, места и степени действительности. На заднем плане несколько людей начали срубать дом с основания. Всего этого Фаэтон не помнил, но память была смутной.

— Акт дарения недействителен на основании того, что я был опьянён.

— Опьянения и прочие добровольные изменения мыслительных способностей не считаются достаточными для отмены таких договоров. Так говорится в основном законодательстве Золотой Ойкумены.

— Паршивец! Опьянение не было добровольным!

Йронджо, убирая планшет, прогнусавил:

— Да ты просто отретушировал память, но, к счастью, записи садовых камер подтверждают мою версию. Ты немало выпил из предложенного пакета, а потом принял собственные болеутоляющие.

— Исключительно потому, что уже был пьян и не отдавал отчёт в действиях. До этого твой наёмник ужалил меня наркотиком! Это был человек с алмазными зубами и стеклянными глазами…

Посреди фразы Фаэтон понял, кто это был. Фаэтон не узнал его без стимулирующей бороды, плаща и непрозрачных шор на глазах.

— Ты приказал Лестеру меня отравить, от страха, что я, используя нанообеспечение костюма, потесню твою монополию. С самого начала ты задумал меня обокрасть!

Йронджо ответил ещё гнусавее:

— Не докажешь.

— Спятил? Мы граждане Ойкумены! Как ты вообще ожидал преуспеть? Тут только крикни — слетится сотня констеблей! Давай, проведём ноэтиескую проверку — она покажет, что ты на самом деле задумывал!

— Давай, отправляй констеблям жалобу. Только ты не решишься. Костебли каждый раз такое с новичками Погоста проделывают. Выжидают, пока новичок не получит убытка от наших действий, и, пока он ещё не знает местного уклада, вмешиваются и сеют разлад. Поощряют неверность. Раскалывают нас. Да, жалобу примут охотно — Наставники именно для этого и держат полицию на Погосте.

— Зачем?

— Зачем? Я позволяю изгоям выжить. Наставники хотят их смерти. Я единственный, кто процветает в этой дыре — остальным недостаёт воли, разума, выучки. Только я взял в изгнание капитал, заранее нашёл связных и установил реле в частных областях Ментальности, а договора заключал без условий об отмене обязательств.

— Ты готовился? Ты здесь добровольно? — Фаэтон говорил медленно, удивлённо, с презрением.

— Снаружи я никто. Здесь же я богаче Ганниса, известней Гелия, опаснее Орфея. Существование здесь никчёмное, гнусное и непостоянное, но я — его главнейшая ипостась. Усвоил? Ты не отправишь жалобы.

— Это почему?

Йронджо указал двумя правыми на кособокий, обесточенный дом Фаэтона и испустил невидимый сигнал. Из-под воды зазвучал треск, поплавки, удерживающие лапы дома-ракушки, сдулись, и через секунды лачуга ушла на дно.

Фаэтон смотрел в смятении, пытаясь припомнить, не остались ли в доме его вещи.

Йронджо продолжил:

— Не забывай, что заключил Договор, и арендная плата не отменяется. Если хочешь спать, я могу сдавать квадратный метр палубы — по повышенному тарифу. Будешь усердно трудиться, экономить, можешь продать пару органов подороже — и всего за месяц накопишь на углеродный сборщик, сможешь выткать подушку и навес. Если продолжишь меня раздражать — например, будешь угрожать полицией — откажусь продавать тебе пищу.

Фаэтон глубоко вдохнул, пытаясь успокоить припадок гнева. Он же цивилизованный человек? Образованный, воспитанный, честный, миролюбивый?

Он попытался:

— Давай решим миром. В магазине есть нужные процедуры — мы сможем сплести сознания и понять чужую точку зрения или, если хочешь, создадим временного посредника, с воспоминаниями обоих. Так мы решим спор справедливо.

Йронджо заклекотал грудью. Смех? Или проявление чувств, присущих только его своеобразной, наполовину Базовой, наполовину Инвариантной нейроформе?

— Абсурд! Мы смертные и нищие. Такие процедуры дороги. У нас нет времени и богатства изображать непогрешимое манориальное правосудие. Жизнь несправедлива, и мы не можем купить фильтры восприятия, которые бы красиво рисовали обратное. Несправедлива, поскольку иногда нужда требует от слабого подчиниться сильному. Я украл броню, возможно. Это твоё мнение. Ты не можешь это изменить. Это твой факт. Брони ты не получишь. Ты извинишься, ты будешь лебезить, будешь молить о прощении. Не потому что ты неправ, нет. Только потому, что слаб.

Ярость в Фаэтоне вспыхнула пожаром, но внезапно, невозможным образом утихла и превратилась в легкомысленное презрение. Разум очистился и остыл. Ранее он словно безуспешно карабкался по осыпающемуся под пальцами бархану, но теперь был на вершине, и обзор оказался куда лучше, чем ожидалось.

Он ответил:

— Слаб? По сравнению с кем? С тобой? Но от моих поступков не разит истеричным испугом. Слабее Наставников? Но они предпочли стереть память всему миру, лишь бы не иметь дела со мной. Слабее безымянных врагов? Я вскрыл их трусость на Виктории. Со мною — свет и правда. Больше мои мысли слабыми не будут.