Феникс сапиенс

– Если такие вспышки происходят раз в тысячи лет, значит, они били по Земле много-много раз, – заметила Кана.

– Ну и что? Если у обитателей планеты нет спутников и длинных проводов, наплевать им на такие вспышки. Просто не заметят, точнее, увидят феноменальное полярное сияние и порадуются. Кстати, а радиоуглеродный анализ древесных колец вокруг 2227 года делали?

Наступило молчание. Сэнк с Алекой переглянулись. Алека посмотрела на Кану.

– Ты думаешь, это будет видно?

– Еще как! За одну такую вспышку в стратосфере может образоваться столько углерода-14, что он перекроет годовую норму его наработки от нормального облучения. Этот цэ четырнадцать в виде углекислого газа съедается растениями и откладывается в годовых кольцах деревьев. Значит, в кольцах того самого года и нескольких последующих лет должно быть много цэ четырнадцать, как будто эти слои на тысячу лет моложе следующих. У этого углерода период полураспада пять с лишним тысяч лет, но в воздухе он исчезает гораздо быстрей – меченый углекислый газ уходит в океан в обмен на обычный.

– Я не слышала, чтобы кто-нибудь делал радиоуглеродный анализ отдельных колец, – сказала Алека, – хотя не понимаю, почему. Очевидно же!

– Это тебе сейчас очевидно. Насколько я помню, искали главным образом свидетельство ядерной войны – следы плутония, – искали в годовых слоях льда, в слоях ила, может быть, и древесных кольцах. Не нашли и успокоились. А радиоактивный углерод не проверили. Хорошо, что у нас в семье ни одного дендрохронолога, а то бы всыпал я ему сейчас на правах патриарха!

– Кана, а где взять образцы древесины из этих колец? – спросил Стим.

– В Историческом музее Александрии есть два среза – но они будут жадничать. Гораздо больше в археологическом музее Тира, там целые бревна, но Тир – Атлантический Союз, а у них драконовская бюрократия. Я думаю, легче попросить у какой-нибудь археологической экспедиции, пока деревяшки не оприходованы. Алека лучше знает, у кого их выпросить.

– Да, я знаю. Как только появится связь, позвоню.

– Стим, масс-спектрометр можешь обеспечить?

– Нет проблем, но там все равно кто-то из спецов потребуется, чтобы правильно отнормировать, внести поправки.

– Ну, это я могу, неплохо знаю эту кухню. Так что проверим, когда вернемся. Смотрите, внизу справа опять горы.

Справа открылся северный берег Нижнего моря – отросток Кавказа, в далеком прошлом – Крымский хребет. За ним потянулись лоскуты полей с вьющимися через них речушками, с перелесками; деревни, небольшие городишки. Далеко на востоке заблестела Межморская Волга (помните, мы там плыли двадцать лет назад?). Вскоре самолет пересек внушительную реку, а потом пошла тайга – безлюдная и бесконечная. Лишь небольшие поселки и вырубки вдоль большой реки. Огромная таежная равнина, куда лишь тысячу лет назад добрались отчаянные переселенцы, осев на берегах рек. Что их выгнало из благодатного Земноморья?

Самолет снова пересек ту же самую большую реку. По ней крошечный буксир тянул вниз по течению длинную связку плотов. Через неделю эти бревна будут перегружены в порту на морской сухогруз, затем привезены в Александрию, распилены на брусья и доски, двадцать кубометров из которых через полгода купит Стим для дома, который они с Лемой к тому времени начнут строить. Капитан буксира долго провожал взглядом самолет, гадая: «Отчего уже третий за неделю? Что происходит у них там на Севере? Какой-то ледяной город опять обнажился?..»

Возобновлять разговор уже не хотелось, все смотрели в окна – тайга продолжалась. На востоке в дымке остался погруженный в леса огромный город, где высоко над деревьями торчат островерхие холмы из бетонного и каменного лома, где до сих пор стоит знаменитый двухсотметровый обломок телебашни. У археологов еще руки не дошли до этого холодного таежного мегаполиса – пока что есть горы работы в более теплых краях. И снова большая река, не просто большая – огромная, вышедшая из берегов, затопившая пойменные луга и даже участки тайги – Западная Волга. Самолет начал снижаться, далеко впереди справа показался серый ледник, знакомое озеро. Еще издали открылся глубокий темный залив в светло-сером леднике. Вскоре Стим опознал в этом заливе Железную долину. Она стала намного больше, глубже и темней. Железная щетина как бы опала, пригладилась – торчащие во все стороны изо льда конструкции вытаяли и легли.

Самолет подрулил к длинному понтонному пирсу. Сэнк, подходя к дверям, инстинктивно зажмурился и втянул голову в плечи, и точно – на берегу все-таки грянул оркестр: пустые бочки из под горючего, алюминиевые канистры и колокол. Да, самый настоящий тяжелый медный санкт-петербургский колокол, висящий на ажурной звоннице у входа на пирс. А духовые инструменты имитировались громкоголосым хором: «та-та-та, бу-бу-бу». Как только Инзор, будучи замыкающим, ступил на пирс, раздался залп двух десятков ружей, и в воздух взмыла дюжина самодельных ракет.

– Ну вот, – сказала Мана, – а ты сомневался!

У трапа команду «Петербурга» встречали начальники отрядов во главе с председателем Совета станции, атлантийцем Алонором Цирканом. Легкий, быстрый в движениях Ал обнял всех дорогих гостей и провозгласил, вытянувшись по-военному и подняв правую руку:

– Республика Петербург приветствует членов экспедиции «Петербург»!

– Ал, ты здесь прекрасно сохранился, не в пример мне!

– Сэнк, я все-таки на три года моложе, да и здешний климат способствует консервации.

У выхода с пирса толпились около сотни человек. Перестав трубить в сложенные рупором ладони и барабанить по железным емкостям, они встали по сторонам и зааплодировали. Гости разулыбались и замахали руками в ответ. Алека обратила внимание на их одежду – в ней явно прослеживались три стиля:

– светлые клетчатые рубашки с бордовыми жилетками из плотной ткани, обильно усеянными карманами;

– тонкие свободные свитера, черные или темно-синие – в этом варианте одежды карманы топорщились на брюках;

– белые рубашки с тонкими шерстяными жилетками – у их обладателей вообще отсутствовали какие либо карманы.

– Что это они одеты как из трех инкубаторов? – спросила Алека. – Национальные униформы что ли?

– Нет, цеховые униформы, – ответил Ал. – У нас интернационал: формально каждый подчиняется своей национальной администрации, фактически все разбились на команды сообразно с профессиональными интересами и навыками. И все прекрасно говорят на классическом земноморском.

– И что это за три цеха?

– Те, что в бордовых жилетках, – машинисты; исследуют технику Темного века. Большинство из них копается в Железной долине, они в большинстве и сейчас там – здесь лишь те, что работают в Механической лаборатории, она вон там за грядой, – Ал махнул рукой на запад. – В свитерах – старьевщики. Работают с культурными и бытовыми артефактами – в других местах их коллеги называются археологами, но они почему-то ненавидят это слово и иначе, как старьевщиками, себя не называют. Кстати, они все еще находят немало книг, хотя месторождений, подобных вашему книгохранилищу, больше не попадалось. Они тоже в своем большинстве сейчас на леднике. А в светлых рубашках – звонари, белая кость. Их профессия – «прозавнивать» лед – акустическое и электромагнитное зондирование. Они не даром едят свой хлеб: ты бы видел их трехмерные карты внутренностей ледника, все видно – где камень, где железобетон, где железо, где нечто мягкое вморожено! Свалки видят на глубине до двух сотен метров – они так и плывут в придонном слое облаками мусора, поглощая и рассеивая звук.