Феникс

У берега в зелени бульвара ютился скромный ресторан. Очень скромный, без всяких претензий и даже вывески. Возможно, это был просто шпайзехауз, где в полдень обедали портовые рабочие, а вечером заглядывали старички, чтобы осушить пару бокалов пива. Во всяком случае, гаштетт пустовал сейчас и это знал капитан. Остановил машину. Вылез сам и помог выйти своей спутнице. «Мерседес» заурчал, подавая назад и разворачиваясь, а Ольшер повел Рут к ресторану.

Они оказались, кажется, единственными посетителями, если не считать какого-то инвалида, читавшего газету в дальнем углу. Был в гаштетте еще хозяин — сидел за стойкой. Из неживых присутствовал приемник, вполголоса вещавший о торжестве нордической расы. Его вроде слушал хозяин. А возможно, не слушал. Думал под монотонное воркованье динамика.

Ольшер выбрал столик на веранде. Ближе к берегу. В тени плюща, поднявшегося над барьером зеленой стеной.

— Только вино, — предупредила Рут, когда капитан жестом пригласил хозяина.

Появилось вино. Бледное сухое вино. И что-то, напоминавшее крем. В вазочках. Предел возможного в этом гаштетте.

— За нашу встречу, фрау Хенкель.

— Это достойно тоста? — скривилась Рут.

— Безусловно, как всякое историческое событие.

Она засмеялась:

— Уже интересно.

— Главное, важно.

Рут торопливо, слишком торопливо для женщины, припала к бокалу. Жадно потянула вино. Но тут же задержалась. Ей хотелось продлить удовольствие. Цедила и слушала.

— Когда падает человек, не следует произносить заздравных тостов, — начал с необычной, туманной фразы Ольшер.

Она, конечно, подняла брови.

— Я говорю о Чокаеве, — пояснил капитан.

— Да… — пожала плечами Рут. — Внезапная смерть.

— Загадочная…

Через вино, нет, через чистый край стекла Хенкель глянула на эсэсовца.

— Возможно…

— Самое загадочное в этом, — взял свой привычный жесткий тон Ольшер, — удивительное совпадение событий. Один общий наш знакомый покинул госпиталь за час до кончины своего шефа и учителя. Нет, даже не за час, за сорок семь минут…

— Какая точность!

— Обычная. — Капитан нахмурился. Он не любил, когда иронизировали по поводу оперативности его ведомства. Ольшер гордился точностью не как немец, а как подчиненный Гиммлера. — Разве фрау Хенкель располагает другими сведениями?

— Я не работаю в госпитале. Не встречаю и не провожаю посетителей. Как любезно заметил капитан, мне более удается роль диктора «рундфунка».

— Но наш знакомый мог заметить время, — вкрадчиво, с язвительностью произнес Ольшер.

Рут допила вино и поставила бокал, ожидая, когда капитан наполнит его вновь. Намек был достаточно откровенным. Но он не смутил Хенкель. К ней неожиданно пришла так знакомая Ольшеру веселость. Она расхохоталась. Рут всегда смеялась, чувствуя опьянение. Легкое опьянение.

— Бог мой, до чего же вы забавны, капитан, с этой таинственностью… К чему она?

Ольшер прикусил губу. Он, кажется, преувеличил опасность. Все довольно просто. Госпожа Хенкель прекрасно его понимает. Как мог он, опытный разведчик и психолог (капитан считал себя психологом, и не без основания), так просчитаться.

— Вы знаете, кто убил Чокаева?

Рут свела ресницы, свои густые, синие от туши ресницы, и через просвет в упор глянула на Ольшера. Сказала с улыбкой:

— Нет.

— И не догадываетесь…

— Нет.

— Это даже остроумно. Обворожительная улыбка, задумчивые, все говорящие глаза и категорическое — нет.

— Вы интересный собеседник, капитан.

— Только?

— Остального я не знаю… Я ведь не служу в вашем ведомстве.

Ольшер напустил на себя холодность. Сказал сухо:

— Вы служите в ведомстве господина Менке.

— Боже мой, капитан. Вы забывчивы. Я — диктор «Рундфунка», французского вещания.

— Нет, я не забыл. И все-таки вы в ведомстве Менке.

— Вы предполагаете во мне слишком высокие дарования. Я — и рейхстаг. Скромный попугай, разговаривающий по-французски, и — Восточное министерство. У меня просто кружится голова от похвалы.

— Мне показалось, что тут повинно это легкое вино, — Ольшер пригубил бокал. Но только пригубил. Даже не глотнул. Рут же выпила все. Подставила снова бокал, и капитан наполнил его. Цедя неторопливо из бутылки, он заметил: — Скромность не мешает вам примерять платье шахини.

Рут весело, озорно вскинула брови. Она поняла капитана. И потому, что поняла, зарделась от удовольствия. Ольшер сформулировал то, о чем диктор «рундфунка» только думала. Втайне. Она поставила бокал. Положила руки на стол и, наклонившись вперед, посмотрела с вызовом на эсэсовца:

— Вы почувствовали это?

Капитан смутился. Делано, конечно. Ему выгодно было смутиться — слишком откровенным стал разговор.

— Я просто предположил…

— Кстати, капитан, что такое шахиня? Там, кажется, применяют другой титул.

— Кажется… Об этом лучше спросить барона. Он лучше меня знает историю Востока. И ближе знаком с вами. Вы можете быть с ним совершенно откровенны.

Глаза Рут сузились. Большие глаза, все в них приметно. Ольшер мог читать по ним совершенно свободно ее мысли.

— Вы ревнуете, капитан?

Она не то хотела сказать. Эсэсовец догадался, ему предлагали деловой контракт.

— Я семейный человек, фрау Рут. Обремененный заботами и обязанностями мужа и отца. Никакие другие чувства меня не беспокоят.

— Так ли?

— Разве я чем-либо опроверг подобное мнение?..

— Нет, видимо… Но могли бы.

— Не только я, фрау Рут, способен видеть в других высокие дарования. Вы тоже.

— Благодарю. Поэтому нам лучше быть откровенными, коль скоро мы оба видим то, чего нет, а может, то, что действительно есть. Как вы находите, господин капитан?

— Пока не нахожу. — Ольшер наконец отпил вино. Для паузы. Поднял голову. Метнул сквозь стекла свои серые стрелы в Рут. — Нам известно, кто убил Чокаева.

Она замерла:

— Предположим.

— Это может быть началом пути к экзотическому титулу, а может быть и концом. Мгновенным.

— Вы уверены?

— Вполне…

— Что же вам по душе — начало или конец? — В голосе ее оттенилась легкая затаенная дрожь.

— Я еще не решил этого.

— Странно… Зато решил барон Менке.