Феномен Солженицына

Но, как подследственные ни были тогда погружены в бездну первого отчаяния, они быстро замечали разницу: Шустерман (его фамилии тогда, конечно, не знали) угрюмой молнией взглядывал из-под срослых густых бровей, он как когтями впивался в локоть арестанта и с грубой силой влёк его, в задышке, вверх по лестнице. Лунообразный Наделашин, немного похожий на скопца, шёл всегда поодаль, не прикасаясь, и вежливо говорил, куда поворачивать.

Зато теперь Шустерман, хотя моложе, носил уже три звёздочки на погонах.

Наделашин объявил: едущим на свидание явиться в штаб к десяти утра. На вопрос, будет ли сегодня кино, ответил, что не будет. Раздался лёгкий гул недовольства, но отозвался из угла Хоробров:

– И совсем не возите, чем такое говно, как «Кубанские казаки». Шустерман резко обернулся, засекая говорящего, из-за этого сбился и начал считать снова.

В тишине кто-то незаметно, но слышно сказал:

– Всё, в личное дело записано.

Хоробров с подёргиванием верхней губы ответил:

– Да драть их вперегрёб, пусть пишут. На меня там уже столько написано, что в папку не помещается.

С верхней койки свесив ещё голые волосатые длинные ноги, непричёсанный и в белье, крикнул Двоетёсов с хулиганским хрипом:

– Младший лейтенант! А что с ёлкой? Будет ёлка или нет?

– Будет ёлка! – ответил младшина, и видно было, что ему самому приятно объявить приятную новость. – Вот здесь, в полукруглой, поставим.

(Александр Солженицын. В круге первом. М. 2006. Стр. 154–174)

Как и подследственные, впервые столкнувшиеся с Наделашиным и Шустерманом, мы тоже «быстро замечаем разницу», настолько разительно несхожи эти два характера. Перед нами – «загадочная славянская душа и загадочная еврейская душа», как иронически замечено в воспоминаниях Евгения Петрова о его друге Ильфе.

Наделашин, как и Шустерман, старательно доносит начальству всё, что подмечает его «доглядчивость и дослышанность». Но это – его способ загладить, хоть чем-то компенсировать свою человеческую непригодность к бесчеловечной палаческой службе. Что же касается Шустермана, то он, похоже, в этой своей палаческой должностиобрёл себя.Во всяком случае, она пришлась ему точно впору.

Всё это так очевидно, так подчеркнуто густой, жирной чертой, что никакие комментарии тут даже и не нужны.

Еще резче выразился, проявился у Солженицына этот «антисемитский душок» в тогда же дошедшей до меня его книжке «Ленин в Цюрихе». Но в особенности, когда мне случилось прочесть новую, не сразу вошедшую в «Август четырнадцатого» гигантскую главу (в сущности, – книгу в книге) об убийстве Столыпина.

Тут уж никаких сомнений быть не могло: антисемитизм безусловно входил в систему взглядов писателя Солженицына как весьма важная её составляющая.

Особенно, помню, меня поразил такой факт.

Узнал я о нем от давнего моего приятеля Марлена Кораллова. Тюремная и лагерная биография Марлена заслуживает отдельного рассказа, но тут достаточно упомянуть, чтослучилось ему побывать и в Кенгире – том самом Кенгире, которому в солженицынском «Архипелаге» посвящена специальная глава: «Сорок дней Кенгира». Сорок дней (с 16 мая по 26 июня 1954 года) – это срок события знаменательного, едва ли не уникального в истории «ГУЛАГа» – вооруженного восстания зэков Степлага в лагпункте Кенгир под Джезказганом. В восстании этом принимало участие восемь тысяч заключенных. Подавлено оно было военной силой, в том числе и танками.

По версии Солженицына возглавил восстание…

…бывший полковник Красной Армии Капитон Кузнецов (выпускник Фрунзенской академии, уже немолодой; после войны он командовал полком в Германии, и кто-то у него сбежалв Западную – за это и получил он срок; а в лагерной тюрьме сидел «за очернение лагерной действительности» в письмах, отосланных через вольняшек)…

(А. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. Том третий. М. 1989. Стр. 301)

У Марлена версия была другая.

Он знал (а позже рассказал об этом печатно), что Капитон Иванович Кузнецов был осведомителем (по-лагерному – стукачом). Теперь уже опубликовано его «Сообщение» членам комиссии МВД и Прокуратуры СССР, в котором он (уже после танкового разгрома восстания) на сорока трех листах дал обстоятельный анализ готовящегося мятежа. Сообщение разбито на параграфы: «Переход конспиративного центра Келлера и Слученкова к открытой деятельности», «Организация оперативного отдела Глебом Слученковым и военного отдела Келлером Михаилом»…

Из всех предводителей восстания Капитон Кузнецов был единственным, кто не был расстрелян.

Что же касается двух других, упомянутых в его «Сообщении», то одного из них (Слученкова) Солженицын в своей «кенгировской» главе называет, а другого (Келлера) даже ине упоминает.

Об их роли Марлен (его изложение событий теперь тоже уже опубликовано) рассказывает так:…

…одним из руководителей восстания был Келлер. Не Михаил, как утвердилось в Кенгире, а Герш Иосифович, родившийся в Славском районе Дрогобычской области, в селе Анненберг. В 1924 году Келлер – еврей, партизанивший в отрядах ОУН… Начальный срок получил 8 октября 1944-го… Келлер по кличке Жид возглавлял оборону Кенгира… Именно он вместе с уроженцем села Борки Шацкого района Рязанской области Энгельсом Ивановичем Слученковым – лагерное имя Глеб – был истинным руководителем восстания.

(Марлен Кораллов. Восставшие в аду. Московские новости. 25 июня – 1 июля 2004 года. Стр. 22)

Знал ли об этом Александр Исаевич?

Да, знал.

Во всяком случае, узнал, когда ещё не поздно было внести необходимые исправления в текст уже написанного (но ещё не опубликованного) «Архипелага»:…

Через дюжину с лишним лет после Кенгира мне довелось участвовать в примечательной встрече, связанной с темой восстания.

Она произошла на Садовом кольце, недалеко от Курского вокзала, над кинотеатром «Встреча», в квартире сплошь арестантской семьи Улановских. Глава семьи Александр Петрович в местах отдалённых близко сошёлся с Михаилом Петровичем Якубовичем. Отбывать свой первый срок Якубович начал в тридцатом… Он был на воле знаком с Троцким,с Каменевым, Зиновьевым, потом много размышлял об отечественной истории в Александровском централе…

Мог ли Александр Солженицын, завершая «Архипелаг», упустить возможность встречи с таким собеседником?

Разговаривал он с Якубовичем в маленькой комнате. Хозяйка дома Надежда Марковна, Володя Гершуни и я сидели в большой, передавая из рук в руки листы доверенной рукописи. Когда беспощадный допрос завершился, пришёл черед толковать с нами…

Узнав, что вернулся я в Москву из Кенгира, что о восстании, о роли в нем Капитона Ивановича Кузнецова, которого автор считает руководителем восстания, я наслышан, Солженицын вздрогнул. Помолчав, отрезал:

– Нет, не могу!

Видимо, раздел о восстании тогда уже был написан, исправлен и приниматься за переделки, за переустройку снова – «Нет, не могу». Впоследствии не я один убеждался, что Александр Исаевич верует: «Прошлое было таким, каким ему будет велено. Быть по сему. Аминь».

(Там же)

Не только сейчас, прочитав этот рассказ Марлена в «Московских новостях», но и давным-давно, услышав от него эту историю впервые, я ни на секунду не усомнился, что «не мог» Александр Исаевич изменить свою версию совсем не потому, что глава о восстании в Кенгире уже была им написана и приниматься за новые исправления и переделки ему было не с руки. На самом деле причина этого его «не могу» была совсем другая: не мог, никак не мог он принять версию, согласно которой одним из главных руководителей восстания зэков в Кенгире был еврей. Вся душа его, всё его существо противилось этой версии.