Феномены Тени и зла в волшебных сказках

Можно предположить, что король воплощает доминирующий символ нашей эры — эры христианства, хотя я не могу сказать точно, какой именно эпохи: XVI, XVII или XVIII века. В сказках трудно определить конкретный исторический период, даже если в ней присутствуют внешние характерные признаки. Если в сказке упоминаются пистолеты, это может служить неким указанием, но не точным доказательством. Существование сказок, напоминающих миф об Амуре и Психее, говорит о том, что основным структурам таких сказок может быть две тысячи лет или даже больше, поэтому «возраст» сказки скорее можно достоверно определить по некоторым внутренним признакам, чем внешним, то есть исходя из их архетипической структуры. Мы могли бы сказать, что король воплощает доминирующую христианскую установку, которая еще не достигла того уровня, когда от нее следует полностью отказаться или полностью обновить, но вместе с тем в данный момент она уже не так сильна, как прежде. В образе двух странников воплощаются два архетипических фактора, два бога: Меркурий и Сатурн, которые констеллировались в королевских придворных, и еще неизвестно, кто из них возьмет верх. В сказках, где отсутствует Тень, имеет место раздвоение архетипического персонажа, так что одна его часть является Тенью другой части. Все комплексы и более общие структуры — то есть коллективные комплексы, которые мы называем архетипами, — имеют полярную структуру и, следовательно, темную и светлую сторону. Можно сказать, что по форме архетип состоит из двух частей, одна из которых светлая, а другая — темная. Так, например, архетип Великой Матери включает в себя ведьму, дьявольскую мать, прекрасную пожилую мудрую женщину и богиню, воплощающую плодородие. В архетипе духа сочетаются мудрый старец и деструктивный или демонический колдун, который присутствует в очень многих сказках. Архетип короля может указывать на репродуктивный рост и мощь племени или нации, или же это может быть старик, удушающий новую жизнь, а потому его нужно сместить с трона. Герой должен нести с собой обновление — или же быть великим разрушителем, и притом он может совмещать в себе оба этих качества. Любая архетипическая фигура имеет свою Тень. Мы не знаем, как этот архетип воплощается в бессознательном, но когда он достигает границы сознания, проявляется его двойственность. Только когда на объект попадает свет, он отбрасывает Тень.

Возможно, комплексы в бессознательном являются нейтральными — complexio oppositorum^[33] — и тогда, в свете падающего на объект луча сознания, у них появляется тенденция к раздвоению -на «да» и «нет», на плюс и минус. Мотив близнецов в мифологии указывает на постоянное присутствие двойственности: один из них интроверт, другой экстраверт, один мужского пола, другой женского, один более духовный, другой более инстинктивный, но ни один из них не лучше другого с точки зрения морали; и тогда возникает миф, в котором один из них добрый, а другой — злой. Если в сознании существует этическая установка, то становится различимой двойственная установка близнецов, однако такое сознание нельзя назвать ни этическим, ни моральным. Иудео-христианская традиция обострила этический конфликт, а следовательно, в нашей цивилизации существует традиция выносить моральные суждения, однако она ведет к этическому разделению. Если происходит раздвоение архетипической фигуры, значит происходит и раздвоение ее моральной оценки; она оказывается не только доброй или злой, но и светлой или темной; таким образом, благодаря нашей религиозной системе обостряется и этическая чувствительность.

Полярность «экстраверт — интроверт» также воплощается в фигурах портняги и башмачника. Башмачник предусмотрительно взял запас хлеба на семь дней, тогда как легкомысленный портняга не подумал об этом: для него просто заканчивается одна ситуация и начинается другая, исход которой он не предвидит; в этом отношении к жизни они противоположны друг другу. Если мы свяжем это с символикой короля как христианской доминанты, то получается, что констеллируются две фигуры, одна из которых тяготеет к неприветливой интроверсии, а другая — к легковесной экстраверсии. Относится ли это к нашей фантазии, или же появление этой проблемы было предопределено христианством? Я думаю, что верно второе. В христианской символике, особенно что касается американских ветвей христианства (для которых в значительной мере характерны экстравертные устремления), можно заметить присущее ей жизнелюбие, огромное доверие к Богу, фундаментальный христианский оптимизм. И все это присуще одной разновидности христианской установки, так как в христианстве Бог считается добрым, а зло представлено лишь отсутствием добра, и таким образом у человека формируется доверительная установка к себе и Богу, склонность игнорировать зло, считая его нереальным, отрицать его присутствие в себе и в других. В кальвинизме^[34] и других пессимистических ответвлениях христианской веры мы сталкиваемся с противоположным развитием: с совершенно небожественной, немилосердной строгостью этических установок и темным, меланхоличным настроем. Такое мышление присуще людям типа башмачника, которые всегда учитывают сложности реальной жизни. Если вы изучали такие аскетические течения христианства, то знаете, что они не приносят радости: люди обязаны грустить, каяться в грехах, не должны получать удовольствие даже от еды, ибо такое чревоугодничество вызовет недовольство Иисуса Христа. Такие люди богаты, «прочно стоят на земле обеими ногами», они скептичны, реалистичны и недоверчивы. Они больше погружены во тьму этого мира по сравнению с остальными, так как их делает такими ровно их соблюдение предосторожности по отношению к злу и темной стороне жизни. Оптимисты стремятся не замечать трудностей и за это бывают наказаны «исподтишка»: либо они подвергаются нападкам других людей, либо прорывается их собственная пагубная Тень.

Таким образом, мы можем сказать, что образ портняги символизирует обыкновенную наивную установку, характерную для христианского мира, с надеждой на будущее и верой в Бога, тогда как образ башмачника символизирует прямо противоположное: Тень этой установки. Обе эти тенденции были в свое время присущи христианской цивилизации.

Каждый мощный энергетически заряженный символ Самости объединяет противоположности, но если он теряет свою силу, то прекращает выполнять свою функцию, и противоположности начинают распадаться. Если бы король был полон сил, а в нашем случае это не так, он мог бы примирить башмачника и портнягу, употребив всю свою власть, чтобы они не ссорились, а сотрудничали; появление между ними враждебности (т.е. их противостояние) свидетельствует о слабости короля. В данном случае его доверием пользуется башмачник, он выслушивает его злые намеки и измышления и затем ставит в затруднительное положение портнягу. Король не просто управляет государством, — что он, собственно, и должен делать, — а слушает все, что ему говорят. В результате все кончается хорошо, но не совсем так, как ожидалось. Мы могли бы сказать, что здесь по-прежнему воплощается мощная доминанта коллективного сознания, однако она несколько утратила свою силу на то, чтобы должным образом соединить противоположности, так как они стали отделяться друг от друга и противостоять друг другу. Такое ослабление доминанты относится и к нашей современной цивилизации в тех ее областях, где противоположности вступают между собой в конфликт. Это можно проиллюстрировать нижеследующей схемой.

Если король постепенно теряет свою силу, то расстояние между противоположностями увеличивается, напряжение возрастает, и король в нерешительности колеблется между ними, сначала оказывая доверие одному из них, а затем другому: энергия объединяющего символа становится меньше. Это не следует относить к индивидуальной психологии, но аналогия с индивидуальным развитием все же присутствует: если установка Эго обладает достаточной силой и не сопротивляется инстинктам, она может соединять противоположности. В жизни человека бывают периоды, когда он живет полноценной жизнью и проблема противоположностей не обостряется. Он знает, что у него есть Тень и что она всегда имеет свой отрицательный и положительный полюс, но при этом противоположности особенно его не беспокоят. Затем, по той или иной причине, Эго спотыкается, попадает в тупик, теряет возможность действовать, а также свои творческие способности, и тогда противоположности разъединяются и возникают самые разные конфликты. Тем самым Эго колеблется между двумя противоположностями, как тот король, в попытке идентифицироваться с какой-то одной из сторон. Оно не может оставаться у власти в своем центре, на престоле, а начинает пропитываться злословием, прислушиваться к наговорам, стремясь принять чью-то сторону.

Все это типично для аналитической ситуации, но также является нормой и в обычной жизни, а именно когда Эго не объединяется с глубинными слоями инстинктивной личности, а начинает разрываться между противоположностями. Если бы Эго могло вступить в прямой контакт с Самостью, которая является объединяющим символом, то конфликт бы угас и Эго продолжало бы функционировать в целостности. Это нормальный процесс взаимодействия противоположностей, и опять же, здесь основной движущей силой является поток жизни, а Эго способствует ему или его несет течение, исходящее от целого. Конфликт никогда полностью не разрешается, однако снижается уровень вовлеченных в него эмоций; посредством страданий человек перерастает этот конфликт и оказывается поглощен новой формой жизни, которая возникает благодаря бесстрастному взгляду на судьбу под другим углом зрения.

Глава 2. Казнь

Портняга и башмачник странствуют вместе: у первого отличное настроение, а второго одолевает зависть и одиночество; из-за этого в лесу разворачивается настоящая трагедия: башмачник взял реванш и отомстил портняге. Башмачник — мрачный интроверт, как Прометей; он предусмотрительно берет с собой больше хлеба, чем портняга — экстраверт с чертами Эпиметея, который учится всему только на собственном опыте^[35]. Такая разница характерна для интроверта и экстраверта: первый неизменно беспокоится, стараясь предусмотреть все до мелочей, и часто впадает в пессимизм. Второй наоборот, сперва попадает в трудную ситуацию, а потом, оглядываясь назад, понимает, как из нее трудно выбраться, и долго оправдывается, что никогда бы не подумал, что будет так плохо, ведь ничто и не предвещало опасности. Естественно, обе установки деструктивны, так как являются односторонними. В данном случае, когда они оба скитались по лесу и сильно проголодались, у башмачника остался хлеб, которым он делится с портнягой в обмен на его глаза; то есть в силу своей ревности он пытается лишить своего беспечного спутника здоровья и нормального ощущения жизни.

Можно было бы сказать, что так развиваются отношения противоположностей в бессознательном: меланхоличная, подозрительная интровертированная установка одной стороны ослепляет другую сторону и лишает ее способности видеть мир. Например, успешный бизнесмен — ярко выраженный экстраверт — постепенно становится все более мрачным и подозрительным, потому что не уделяет внимания интровертированной части своей личности. Если он не обратится к этой Теневой фигуре и не отважится узнать, отчего у него портится настроение, он «ослепнет» и станет совершать ошибку за ошибкой, ибо Тень будет заставлять его изменить установку если не добровольно, то принудительно. Либо его станут преследовать неудачи в бизнесе, либо он заболеет, и таким образом будет вынужден обратить внимание на другую сторону своей личности и развивать ее. Мне вспоминается один адвокат, очень экстравертированный тип, он был очень успешен, пользуясь своей экстравертированной установкой, но со временем он все чаще стал чувствовать себя несчастным, и у него постоянно портилось настроение. Однажды в разговоре я попыталась намекнуть, что ему было бы совсем неплохо остаться в выходные одному и познакомиться с другой стороной своей личности. Однако он не захотел воспользовался моим предложением, оправдавшись тем, что, как только он остается один, он впадает в меланхолию и чувствует себя подавленным и измученным. Затем с ним произошел несчастный случай, и из-за серьезного перелома бедра он целых восемь месяцев был буквально прикован к больничной койке; таким образом для него неотвратимо наступили те одинокие выходные, которых он всячески избегал, — другая сторона сама собой взяла верх. Именно таков механизм отношений между противоположностями, которые в данном случае воплощают фигуры башмачника и портняги; именно эти отношения приводят к тому, что в конечном счете слепой портняга обнаруживает себя лежащим у подмостков виселицы.

Виселица с двумя повешенными представляет собой интересный мотив, который нам нужно обязательно рассмотреть. Обычай казнить злостных преступников посредством повешения на дереве существует с очень древних времен. Изначально такая казнь считалась жертвоприношением. Например, древние германцы вешали заключенных, принося их в жертву богу Вотану^[36]. Они вешали не только преступников, но и пленников, захваченных в бою. Победитель говорил своему пленнику: «А теперь я принесу тебя в жертву богу Вотану». Вотан сам был богом, который был повешен на дереве; девять дней и девять ночей он оставался висящим на дереве Иггдрасиль^[37], а затем нашел руны и обрел тайную мудрость. Повешение человека на дереве в качестве жертвоприношения было в обычае древних германцев. В христианстве эта идея выражается в распятии Христа, а в пантеоне народов Малой Азии есть бог Аттис, который был повешен на ели, и во время весенних праздничных шествий люди несли с собой шесты с привязанными к ним фигурами Аттиса, символизировавшие его повешение на дереве.

Нам следует понять, что скрывается за идеей умерщвления врага, но не ради возмездия или правосудия, а чтобы принести его в жертву богам: это более архаичная форма убийства. Мне думается, что в данном случае идея жертвоприношения является более важной и более глубокой, чем просто наказание. Если нужно бороться против демонических сил зла, присутствующих в человеке, то больше всего поражает следующее. Когда люди причиняют себе и другим много вреда не из-за каких-то своих мелких пороков, вроде лени или болтливости, что может быть практически у каждого человека, и когда причиненный вред становится особенно серьезным, мы назовем такое пагубное поведение бесчеловечным, в особенности если речь идет о ком-то, кто находится в состоянии невроза или психоза. Иногда в таких состояниях деструктивное поведение выглядит настолько холодным и жутким и кажется демоническим и при этом настолько «божественным», что тем, кто это видит, становится страшно — их бросает в жар или в холод; такое в высшей степени ужасное зрелище вызывает шок, и такие же безжалостные силы зла в человеке побуждают его совершить хладнокровное убийство.

Я никогда не имела дел с людьми, которые действительно кого-нибудь убивали, но мне встречались такие, которые могли бы это совершить. При одной мысли появляется дрожь и навязчивая мысль: «От них надо держаться подальше», и вместе с тем возникает чувство, что в этом человеке уже присутствует нечто божественное, не свойственное человеку. Мы употребляем слово «бесчеловечный», но в равной степени можно сказать и «демонический», и «божественный». Существует поверье, распространенное у примитивных народов: тот, кто совершил выдающееся преступление, сделал это не сам, а исполнил то, что мог совершить только Бог. В момент убийства убийца идентифицируется с образом Бога и уже не ощущает себя человеком. Убийца становится инструментом Божественной темноты. В это время он ведет себя как одержимый. Сам факт, что кто-то вообразил, что может убить другого, не является нормой и выходит за рамки представлений о человеческой природе, и в этом смысле его поступок обретает демонические или божественные черты. Например, именно поэтому при ритуальных казнях в примитивных племенах можно наблюдать, что никто не проявляет по отношению к отправляемому на смерть преступнику ни малейших признаков морального осуждения; казнь — неизбежное последствие его поступков. У примитивных народов, говорят, когда человек совершает такое деяние, он как будто становится божеством, разделяя мучительную судьбу Бога, и когда его четвертуют, вешают, расчленяют и т.д., к нему относятся как Богу. Нельзя жить в человеческом обществе и вместе с тем вести себя как божество, которое может убивать ad libitum^[38].