ФЭНТЕЗИ-2004

— Ты это Эридани скажи, — засмеялся Эрнани.

— Зачем? Он скормит нас обоих Изначальным Тварям, или кто там на самом деле сидит в катакомбах, но не признает, что его распрекрасные реликвии всего лишь вещи, пусть и магические, и никакой божественности ему не дают. Наш анакс слишком серьезно относится к доставшимся ему игрушкам.

— Ты все еще злишься?

— Злюсь, — кивнул Ринальди. — Болтаться в Гальтарах, когда другие воюют! Да за это Борраску с Эридани убить мало. Они, видите ли, решили, что наследника нужно держать в сундуке. Можно подумать, Эридани — евнух, а я — последний в роду.

— Ну, пока Эрио не женится, тебе лучше не рисковать.

— Спасибо, брат. Ты — настоящий Ракан. Когда появятся наследнички, я, стало быть, могу позволить себя убить, но не раньше. А если мне что-то на голову упадет или меня чей-нибудь муж отравит, тогда что?

— Ты же не веришь в судьбу.

— Не верю. Что за подлая привычка всех загодя хоронить?

3. Мастер

Когда Диамни Коро переступил порог мозаичного домика, было еще не поздно. Великий Лэнтиро Сольега задумчиво рассматривал эскиз, изображавший четырех величественных мужей в сияющих доспехах.

— Что думаешь? — Лэнтиро протянул ученику набросок.

— Добротная работа.

— Именно что добротная — из Вагники выйдет хороший ремесленник, но мастером он не станет. Тебя что-то беспокоит?

— Да, мастер. Я — плохой учитель, я всегда это знал. Мне хочется рисовать, а не сидеть в Цитадели с эпиархом, которому нет дела до живописи. Ты во мне ошибся…

— Вряд ли. — Лэнтиро Сольега плутовато улыбнулся. — Мальчику не хочется рисовать — его право. И кто сказал, что я послал тебя учить Эрнани Ракана живописи? Я послал тебя учиться жизни, Диамни. Вот его, — знаменитый художник помахал перед носом ученика злополучным эскизом, — я пошлю только на рынок за лепешками. Итак, ты хочешь отказаться от уроков?

— Да, но Эрнани… Он просит, чтобы я остался, но не хочет рисовать.

— Тогда останься и рисуй сам. Тебе нравятся Раканы?

— Эридани я видел близко всего несколько раз. Он выглядит властным, сильным и очень усталым. Мне кажется, анакс — справедливый человек, очень серьезно относящийся к своим обязанностям. Ринальди груб, сластолюбив, легкомыслен и жесток. Эрнани — очень милый юноша, к сожалению, влюбленный в своего беспутного братца.

— И эти люди оказались щитом Кэртианы на переломе эпох, — Сольега задумчиво потер переносицу, — законник, вертопрах и калека. Ты должен рисовать их, рисовать до одури. Тебе посчастливилось оказаться в центре истинных страстей. В Цитадели должно смешаться все — предательство, верность, похоть, целомудрие, добро, зло, красота, уродство… Да, Диамни, тебе повезло! Если роспись нового храма доверят мне, понадобятся все твои эскизы. Даже те, которые ты считаешь неудачными.

— Мастер… Откуда ты знаешь, что мне не нравится? Правду говорят, Лэнтиро Сольега — ясновидящий!

— Нет, всего лишь сидящий взаперти. Задерни занавеси и открой холст. Я хочу знать твое мнение.

— Это… Это оно?!

— Возможно. Я еще ни в чем не уверен. Ты первый, кому я это показываю.

Он первый! Первый! Диамни с бьющимся сердцем раздвинул серые холщовые занавеси. Эту картину мастер начал полтора года назад, и она стала его жизнью. О чем бы и с кем бы ни говорил Лэнтиро, что бы ни делал, он думал о своем детище и вот сегодня решился показать его ученику.

Молодой художник мысленно сосчитал до сорока, поднял глаза и столкнулся со взглядами Ушедших Богов, вернее, уходящих. И как же они отличались от тысячекратно повторенных групп, украшавших храмы и богатые дома, какой нелепой выглядела попытка Вагники передать величие и силу через напыщенность поз и бьющее в глаза сияние!

Четверо еще нестарых мужчин стояли на вершине горы, глядя вниз. Они прощались, уходили навсегда, оставляя то, что им дорого. Так было нужно, таков был их долг и их судьба, но как же мучительно было рвать с тем, что составляло сам смысл их существования.

Лэнтиро не погрешил против канона, наделив Ушедших всеми традиционными атрибутами и внешностью кэртианских эориев [3] из соответствующих домов. Астрап был высок, строен, золотоволос и кареглаз, у его ног лежал леопард, за спиной струился алый плащ с золотыми молниями. На плече Анэма сидела ласточка, белизна птичьих перьев казалась особенно ослепительной на фоне черной растрепанной гривы Хозяина Ветров. Рядом застыл Владыка Скал Лит. В светло-серых глазах Уходящего были мука и обреченность, сильная рука бездумно сжимала ошейник огромной собаки, русые волосы путал дувший в лицо ветер. Последний из братьев, Повелитель Волн Унд, оторвался от остальных, подойдя к самому краю скалы. Бледное лицо, обрамленное каштановыми локонами, огромные зеленые глаза, загадочные и глубокие, как само море. Унд казался совершенно спокойным и даже улыбался, но мастеру Лэнтиро удалось передать нестерпимую боль, рвущую сердце бога. Нестерпимую даже в сравнении с тем, что испытывали его братья.

3

Наиболее адекватное значение — «существующие здесь и сейчас», «бытийствующие» — прямые потомки Абвениев. Эориев различают по принадлежности к одному из четырех Высоких Домов Кэртианы — Волн (потомки Унда), Ветра (потомки Анэма), Молний (потомки Астрапа) и Скал (потомки Лита).

— Он все же оставил ее, — тихо произнес Диамни, — оставил, хоть и любил всей душой. Монахи не простят вам этой картины, мастер.

— Пусть их, — махнул рукой Сольега, — но с чего это ты записал меня в еретики? Я все изобразил, как должно истому абвениату.

— Мастер лукавит, — к Коро вернулась способность улыбаться, — он прекрасно знает, что делает. Трое прощаются с Кэртианой, четвертый со своей любовью, которую уносит с собой в вечность. Трое надеются вернуться, четвертый знает, что, если уйдет, возвращаться будет некуда. Трое исполняют свой долг, четвертый предает. Он предает, уходя, и предаст, если останется. И он все-таки уходит…

— Да, — кивнул Сольега, — ты все понял правильно. Он ушел, она осталась, и никто не знает, смогла ли она умереть или любовь бога подарила ей вечную боль. Ее следы затерялись, а ее слезы высохли. Известно, что она не могла родить Унду ребенка, и ему по настоянию братьев пришлось взять другую женщину, от которой и пошел дом Волны. Я нарисовал Уходящих, и, если смогу нарисовать Оставленную, мой долг в этом мире будет исполнен.

— Не говори так!

— Отчего же? Каждый из нас приходит на землю во имя чего-то, просто многие об этом не задумываются и всю жизнь плывут по течению. — Глаза Сольеги стали хитрыми. — Значит, тебе понравилось?

— Мастер! Ты еще спрашиваешь?

— Разумеется, спрашиваю. Я тщеславен, как все художники, просто некоторые считают нужным это скрывать. Я думаю, мы заслужили по кувшину хорошего вина, но вся беда в том, что я по милости этого гнусного лекаря не держу его в доме. Бегу от искушений, знаешь ли, но сегодня можно все. Ученик, ты пойдешь в лучшую таверну и раздобудешь нам лучшего вина, мы зажжем свечи и устроим себе праздник.

Диамни расплылся в невольной улыбке — радость учителя всегда его захватывала. Но какая картина! Ушедшие боги, какая картина!

4. Мастер

Лучшее вино в Гальтарах подавали в «Белой Ласточке». Диамни едва не рассказал хозяину таверны о картине, но сдержался. Во-первых, «Уходящие» еще не завершены — небо не прорисовано, и в нем не парила серая чайка Унда, а во-вторых, молодой художник отнюдь не был уверен, что монахи будут счастливы увидеть Абвениев такими. Лучше всего, если первыми зрителями станут братья Раканы. Если понравится анаксу, никто не посмеет сказать слово поперек.

От мыслей о Лэнтиро и его творении художника отвлек звук свирелей и барабанный бой. Диамни и не заметил, как дошел до храма Ветра, где пришлось задержаться, пропуская процессию. Художник знал от Эрнани, что Беатриса Борраска, супруга стратега Лорио, каждый вечер молится о здравии ушедшего на войну полководца и победе его меча. Художник поудобнее перехватил оплетенный веревками бочонок и от нечего делать принялся рассматривать процессию, которой предстояло трижды обогнуть здание.