Фэнтези и детектив — жанры современной англо-американской беллетристики
Шрифт:
— Правда, правда, — рассеянно произнес отец Петти. А сам Петти, ни о чем не подозревая, ни разу не обернувшись в сторону отца, побежал в другую сторону, вниз по насыпи к пляжу, покрытому галькой, где его брат Деннис с размаху бросал камень за камнем вдоль водной глади и каждый раз считал, сколько раз галька коснется поверхности воды прежде, чем она упадет на дно.
Хал почувствовал, что что-то ослабло, и на душе у него стало легче.
Билл, может быть, и забыл, где находится старый колодец, но Хал знал к нему прямую дорогу. После полудня, когда солнце клонилось к закату, он уже с трудом пробирался сквозь густые заросли, и ветви кустарника
В мутной воде он увидел свое собственное отражение.
На секунду ему показалось, что на него смотрит обезьяна. Его трясло, трясло как в ознобе.
— Я бросил ее на дно, я бросил ее на дно. Господи! Не дай мне сойти с ума! Я бросил ее на дно, — повторял как заведенный Хал.
Колодец высох в лето, когда умер Джон Маккаб, в год, когда Билл и Хал приехали навсегда к дяде Вилли и тете Иде. Дядя Вилли занял деньги в банке, чтобы вырыть новый колодец, а старый весь порос непроходимыми зарослями ежевики.
Колодец высох.
Только вода в него все-таки вернулась. Как обезьянка.
Сейчас уже нельзя было просто отмахнуться от воспоминаний. Хал сидел беспомощный, давая памяти делать с ним все, что она захочет, пытаясь только не вступить с ней в спор. Надо овладеть ею, как при серфинге, когда огромная волна накатывает на тебя и готова сокрушить, если не удержишься на доске. Дай памяти спокойно пронестись в твоем сознании, и она снова уйдет, уйдет в глубины твоего Я, твоего собственного Я.
В то незабываемое лето он пробрался сюда вместе с обезьянкой ближе к вечеру.
Ягоды ежевики уже созрели, и их тонкий пьянящий запах чувствовался повсюду. Но здесь их никто и никогда не собирал. Только, бывало, тетя Ида иногда зайдет в кустарник и постоит у самого края, собирая ягоды целыми пригоршнями в подол. А здесь ягоды уже давно переспели, некоторые даже сгнили и превратились в сладкую липучую массу, похожую на гной. В траве трещали кузнечики. Они как с ума сошли, и только и слышно было: ЦЦЦЦЦЦ.
Шипы впивались в его тело — на щеках и руках выступили капли крови, но он не обращал внимания ни на раны, ни на боль. Он был слеп от ужаса — так слеп, что даже не заметил, как пробежал несколько дюймов по уже сгнившим доскам, прикрывавшим колодец. Еще чуть-чуть и он свалился с высоты в тридцать футов на самое дно колодца, покрытое грязью, но он вовремя расставил руки в стороны, чтобы удержать равновесие, и тернии с соседних кустов с еще большей силой впились в его и без того израненные ладони. Именно воспоминание о той самой физической боли и заставило сегодня Хала так резко прогнать Петти от зарослей кустарника.
Это было в тот день, когда умер Джон Маккаб, когда умер его лучший друг детства.
Джон медленно поднимался по приставной лестнице к своему «наблюдательному пункту». Он устроил его среди ветвей большого развесистого дерева. Столько счастливых часов они провели здесь вместе с Халом! Играли в пиратов. Призрачные галеоны, подобные «Летучему Голландцу», появлялись на соседнем озере, которое так хорошо было видно отсюда. В их воображении разыгрывались настоящие морские баталии. Звучали команды: «На абордаж! Орудия к бою! Убрать блинд, убрать фок-зейль,
поднять бизань!» (господи, знать бы еще, что хоть это такое?)Итак, в тот день Джонни Маккаб, как обычно, поднимался по приставной лестнице на свой «наблюдательный пункт», он уже проделывал этот путь в страну, где он воображал себя капитаном Флинтом, тысячу раз, как вдруг у самого лаза, ведущего в заколдованный мир фантазии, в руках его на две половины разломилась последняя рейка лестницы.
И Джонни Маккаб полетел!!! Полетел с высоты тридцати футов… и упал на землю. И его не стало.
Когда резко зазвонил телефон, первой к нему подбежала тетя Ида. Она схватила трубку и долго стояла так, слушая кого-то. В этот момент Хал был на веранде и смотрел на все происходящее со стороны, как во сне, и страшное предчувствие уже родилось в нем. А потом тетя Ида открыла рот, и из уст ее вырвалось только одно тихое «О». Это подружка тети Иды, тетя Милли, сообщила печальную весть о смерти Джонни. А потом тетя Ида сказала: «Хал, иди в дом. Плохие вести, мальчик, плохие…»
И тогда Хал все понял: «Обезьянка! Это она!!! Она все сделала!! Ну, что ты теперь выкинешь, тварь?!!»
В то день, почти тридцать лет назад, когда Хал бросил обезьянку в колодец, он не увидел своего отражения в мутной воде. Тогда он долго смотрел на игрушку. Она спокойно лежала на колючей траве. Тарелочки, казалось, были наготове, чтобы вот-вот звякнуть. Оскал огромных зубов, широко растянутые губы, шерстка, вытершаяся до залысин — чесоточные, паршивые пятна здесь и там, стеклянные глаза.
«Я ненавижу тебя,» — прошипел он. Хал обхватил все ее омерзительное тельце одной рукой. Пальцы ощутили морщинистое шерстяное покрытие, похожее на детскую пеленку.
Обезьянка улыбалась, когда он поднес ее к лицу. «Ну!» — крикнул он и не сдержался. Первый раз за все время после того, как он узнал о смерти Джонни, Хал дал волю слезам. Он плакал и тряс игрушку. Цимбалы чуть-чуть позвякивали. Это и была траурная музыка. Хал оплакивал своего друга. «Ты, ты убиваешь все вокруг! Давай! Ударь еще раз в свои тарелки! Ударь посильнее!»
Обезьянка только улыбалась.
— Ударь! — это уже была истерика.
— Говнюшка! Ударь в них! Я заклинаю, Заклинаю тебя!!
Коричнево-желтые глаза, огромные в радостном оскале зубы — и больше ничего.
Тогда он бросил игрушку вниз, сходя с ума от горя и ужаса. Он видел, как обезьянка перевернулась в воздухе, как акробат в цирке, и солнце в последний раз отразилось в ее медных тарелочках. Обезьянка шлепнулась на нос с глухим звуком. От толчка, видно, заработал механизм. И неожиданно тарелочки заиграли. Их настойчивый, неторопливый медный звон достиг его слуха, создавая странный резонанс в каменном жерле колодца: ца-ца-ца-ца.
Хал, даже тридцать лет спустя, увидел эту сцену как в яви. На секунду ему показалось, что события далекого прошлого предстали перед ним. Он отчетливо вспомнил эти обезьяньи глаза, смотрящие со дна колодца (как погребальная маска, слепок этого выражения был навечно запечатлен здесь, в грязи, на самом дне высохшего колодца).
Растянутые до предела губы, оскал и тарелочки — милая заводская игрушка.
Ца-ца-ца — кто помер? Кто помер? Кто помер? Ца-ца-ца. Джонни Маккаб помер. Вот он теперь в голубом просторе неба, с еще зажатыми в обеих руках обломками рейки. Вот он делает свой смертельный трюк, сальто-мортале. Видишь, Хал, глаза его широко раскрыты, ему страшно… А сейчас он ударится о землю — раздастся хруст. Это кости ломаются, Хал. Сейчас кровь из носа брызнет. Потом — изо рта, и Джонни так и останется лежать с широко раскрытыми глазами. Вот он — твой друг, Хал. А может быть, это ты сам?!