Феодал

Оазис был тот самый, куда Фома поселил было родителей Борьки пять лет назад. И «коттедж» был тот же самый. За минувшее время он не стал новее.

Борька валялся на лежанке, читая «Смока и Малыша». Книга, выспанная давным-давно, еще не успела облохматиться, но явно доживала последние недели отпущенного ей срока.

– Глаза испортишь, – сказал Фома, с наслаждением сбросив с плеч рюкзачок и потягиваясь всем телом.

– Не-а. – Ученик перестал читать. – Светло. Во какие щели.

– То-то, что щели. Мог бы, между прочим, кровлю поправить.

– На кой? Дождей-то нет.

– Для порядка. Ладно, сообрази-ка мне чего-нибудь пожрать. Сутки не ел.

Согнав ученика, он повалился на лежанку. Весьма неохотно Борис выбрел из «коттеджа» и вернулся с охапкой хвороста. Скоро в очаге заплясал огонь.

– Суп есть? – спросил Фома.

– Не-а. Только чай и лепешки.

– И то ладно. Лепешки разогрей.

– Масла мало, кончается.

– А ты насухую разогрей.

– Угу… Как сходил – нормально?

Фома рассказал про Патрика и Автандила. Ученик отреагировал кратко:

– Кретины. Оба.

Хотелось его осадить, но Фома не стал. Чтобы не задремать, спросил об Оксане:

– Чего это она там одна слоняется? Оазис изучает, что ли? Одного дня ей на это не хватило?

– А ну ее, – скривился Борька. – Принцесса, блин. Недотрога. Сперва только и делала, что болтала, теперь молчит.

– А ты что?

– А что я? Я ничего.

Фома хмыкнул.

– Молчащие женщины непобедимы, пора знать. Разговори ее.

– Ага, «разговори»! – обиделся ученик. – Умная больно. Воображает. О, говорит, тут у вас озеро. И ну купаться. Я ей и объяснить не успел, что это не озеро, а рисовая плантация, только без риса… Она юбку сбросила, разбежалась – и нырь! Вылезла вся в грязюке, и я же оказался виноват. Сперва обложила меня по-всякому, теперь молчит. Брезгует, типа.

– И ты молчишь?

– А то. На поклон мне к ней идти, что ли? Ничё, проголодается – придет.

– А как она по хозяйству? Делает что-нибудь?

Вопрос был излишним, Фома и так все прекрасно видел. Он только хотел подразнить Борьку.

– Щазз, делает! – совсем обиделся Борис. – Я лепешек напек, она и не подошла. Ходит вон… голодная. Хочешь, мол, похудеть, спроси меня как.

– Давно не ест?

– Второй день.

– Ты объяснил ей, что белоручек здесь не ценят?

– А то!

– По соплям – пробовал? – с виду строго, но внутренне потешаясь, осведомился Фома.

Ученик скривился:

– Не-а. Без толку. И потом, она женщина… ну, то есть девушка.

– Это что, аргумент?

– Какой есть. Я ей по соплям, а она возьмет да и утопится вон в той луже всем назло. Грозилась уже. Кто тогда виноват будет – я?

– Ты и будешь, – подтвердил Фома. – Не я же.

– Это почему же не ты? Кто меня здесь с ней оставил?

Мальчишка, совсем еще мальчишка… Фома выдержал педагогическую паузу. Длинно, напоказ сплюнул сквозь зубы на пол. А когда заговорил, самое внимательное ухо не уловило бы в его тоне ничего, кроме ледяного презрения:

– А ты, я вижу, хорошо устроился. Хочешь отвечать только за себя – вот тебе хижина, вот тебе плантация, вот тебе посевной материал. Работай, плати десятину и не ной. А если будешь плохо работать, я тебя выгоню. Что молчишь? Не нравится? Тогда изволь отвечать за других. Умей договариваться. Учись гнуть людей для их же пользы. Феодал ты или дерьмо на палочке?

Борис обиженно засопел и полез в спор. Фома махнул на него рукой:

– Молчи уж. Вон лучше дров под чайник подбрось. Долго мне ждать?

Он все-таки задремал и проснулся с великой неохотой, когда Борис прокричал ему побудку прямо в ухо. Вот урод. Нет, без толку все нотации… Словами учить его еще рано, а пороть – поздно.

Может, и впрямь «научить его плавать» радикальным методом – за шкирку и в воду?

И сейчас же Фома подумал: «Какого черта? Я ведь уже решил. Или это мне самому хочется дать задний ход? Сдрейфил я, что ли?»

Он повертел эту мысль так и эдак. Нет, вроде не сдрейфил. Во всяком случае, не настолько, чтобы отказаться от задуманного.

– Подай чай сюда… стряпуха.

Борька повел носом, однако смолчал. Понял по тону, что учитель шутит, и в бутылку не полез. «Все-таки взрослеет», – явилась теплая мысль и задержалась ненадолго, приятно грея.

После трех лепешек и кружки чая в сон потянуло уже совершенно неудержимо. Принимая пустую кружку, Борька споткнулся о рюкзачок.

– Ого! Что там?

– Гранаты, – сказал Фома, зевая. – Две РГД и две «Ф-1». Еще обоймы для «маргоши». Ну и барахло всякое. Положи в угол аккуратно.

– Выспал, что ли? – спросил ученик, потирая ногу.

– В оружейном магазине купил. С новогодней елки снял. С неба упали – чуть не по голове. Не задавай глупых вопросов.

– Это я к тому, что ты, вижу, спать намылился, – несколько обиженным голосом заметил Борис. – Не выспался в спальне?

– Выспался, – ответил Фома, уронив голову на набитый сухой травой мешок. – Только это позавчера было. Я еще после спальни прошвырнулся немного… У Пурволайненов был, у Юсуфа… точку проверил… ту, что на северо-востоке, за оазисом Гвидо… и еще…

Не договорив, он уснул. Ему снилась клейкая глубина и зависшие в ней тупоумные губошлепые рыбы, смахивающие на исполинских морских окуней. Среди них выделялось чудище, способное без всякого труда заглотить человека; оно подплыло совсем близко, открывая и закрывая пасть-капкан и шевеля жабрами, но не стало глотать, а лишь пучило глаза в изумлении. Застрявший в глубине человек не вписывался в рыбьи представления о враге или пище. И какое рыбе дело до того, что человек мучим удушьем и страхом?

Фома проснулся от колющей боли в сердце. Стояла «ночь». Обыкновенная, серая, без глупых шуточек с непроглядной теменью. В «коттедже» сумрак казался живым, вещественным. Сверху его теснил серенький скудный свет, вползающий сквозь щели крыши. Вторая лежанка была пуста, ученик где-то слонялся.

Сердцебиение понемногу улеглось, ушла и боль. Фома осторожно потянулся, нового укола в области миокарда не ощутил и показал сам себе большой палец. Сейчас же вспомнил о том, что ему предстоит. Ничего, подумал он, прорвемся. Поискал глазами рюкзачок и нашел его в углу, как и было сказано. Похоже, Борька в нем не копался.