Феодальное общество
Шрифт:
Вместе с тем трудно было бы предположить, что обязанности вассала не входили в противоречие с какими-либо другими обязанностями, например, подданного или родственника. Но всякий раз, когда это случалось, побеждали вассальные обязательства. Не только на практике, но и по правовым нормам. Когда в 991 году Гуго Капет вновь вернул себе Мелен, виконт, который защищал от него крепость, был повешен вместе со своей женой: не столько за бунт против своего короля, сколько за более страшное преступление - предательство клятвы верности, данной графу, своему непосредственному господину, который находился в стане короля. Зато окружение Капета просило пощады для всех остальных рыцарей замка: они стали участниками мятежа потому, что были вассалами виконта, и им ничего не оставалось, кроме как «доблестно служить», пишет хронист. Иными словами, верность господину главенствовала над верностью государству (217). Даже кровные узы, которые были безусловно более древними и священными, нежели обязательства перед государством, отступали
Дальше этого дело не шло, англо-нормандский судебник гласит: «Нет повелений выше повелений Господа Бога и католической веры». Но так мыслило духовенство. Рыцарство требовало большей самозабвенноеT. « Рауль - мой сеньор, и пусть он предает страшнее, чем Иуда, он мой сеньор» - эту тему варьировали множество раз множество произведений. Встречалась она и в жизни. «Если у аббата будет тяжба в королевском суде, - написано в английском договоре по поводу феода, - вассал будет держать его сторону даже против самого короля». Заключительная фраза свидетельствует о том исключительном уважении, которое сумела внушить монархия королей-завоевателей. Зато первая часть с непосредственностью, доходящей до цинизма, говорит, что обязанности быть верным придается главное значение, и никому и в голову не приходит, что существует еще и закон. Впрочем, стоит ли обременять себя подобными размышлениями? «Что мне за дело, если мой сеньор не прав, - говорит Рено де Монтобан, - грех будет на нем». Тот, кто предан целиком и полностью, своей самозабвенностью снимает с себя и всякую ответственность (219).
Мы процитировали самые разные свидетельства, относящиеся к разным временам и взятые из самых разных текстов. Неужели древние летописные свидетельства, юридическая литература и поэзия были настолько далеки от действительности, что свидетельства их ничего не стоят? Чтобы развеять эти сомнения, обратимся к Жуанвилю, бесстрастному, - если таковые бывали, - свидетелю, который жил при Филиппе Красивом. Я уже цитировал этот пассаж: один воинский отряд необыкновенно отличился в бою; чему же тут удивляться? Почти все воины в нем были или родней, или «абсолютными вассалами» капитана.
Но вот и оборотная сторона всего того, о чем мы только что говорили. Та же самая поэма, которая так высоко ставит вассальные добродетели, представляет собой долгий рассказ о битвах, которые ведут против своих сеньоров вассалы. Иногда поэт проклинает их. Чаще ограничивается повествованием. И нет никакого сомнения, что подобными распрями была полна неспокойная и трагическая действительность. Думается, что поэтические картины бледнее того, что на самом деле происходило в действительности. Борьба крупных феодалов с королями; войны могущественных баронов со своими собственными слугами-вассалами; увиливание от военной службы, слабость вассальной армии, неспособной с первых дней своего существования справиться с завоевателями, - об этом и тому подобных фактах и событиях мы читаем на каждой странице истории феодализма. Вот, например, о чем свидетельствует документ конца XI века, в котором монахи монастыря Сен-Мартен-де-Шан, озабоченные выплатой арендной платы за мельницу, оговаривают все возможные помехи для этого, и, в частности, разорение мельницы в результате войны, которую затеют ее хозяева, два мелкопоместных дворянина. Выражено это опасение следующим образом: «если случится, что они учинят войну своим сеньорам или кому-нибудь еще». Иными словами, в те времена первым приходил на ум в качестве возможного врага именно господин. Но надо сказать, что поэты были гораздо суровее к предательству, чем жизнь. Легенда рассказывает, что Герберт де Вермандуа, который так подло предал Карла Простоватого, своего господина и короля, погиб, как погиб Иуда, повиснув на дереве. Но из истории мы знаем, что умер он в очень преклонных годах и умер от старости.
Но, конечно же, наряду с дурными вассалами были и хорошие; а больше всего тех, которые под влиянием корысти или настроения колебались от преданности к предательству. Так что перед лицом стольких свидетельств, противоречащих друг другу, нам остается только повторить строки поэта из «Коронации Людовика»:
Все принесли клятву верности, И тот, кто ей будет верен, И тот, кто забудет сразу.
Несмотря на наивность, этим объяснением не следует пренебрегать. Человек средневековья был, с одной стороны, глубоко привержен традициям, с другой - был игрушкой своих безудержных страстей, ему было легче почитать правила, чем постоянно им следовать. Те же самые противоречивые тенденции мы отмечали и в главе о кровном родстве. А это значит, что узел антиномий нужно искать глубже - в самом институте вассалитета, в его пороках и в его противоречиях.
Человеческие отношения и связи из чувства долга
Первые вассалы жили дружиной вместе со своим сеньором, и в каждом названии, пришедшем из этих времен, ощущается запах домашнего хлеба: хозяин был «старшим, стариком» (сеньор, герр) или раздающим хлеб (лорд), а его соратники - товарищами (газинди), парнями (vassi, thegns, knights), нахлебниками (buccellari, hlafoetan). Основой для верности были личные отношения, а служба носила характер товарищества.
Со временем отношения, поначалу ограничивающиеся «домашним кругом», неизмеримо расширились. Точно такого же уважения, какое оказывалось хозяину дома, требовали от людей, которые, пожив в этом доме, уехали и стали строить свою жизнь вдали от хозяина на тех землях, которые он им дал. Среди все увеличивающихся беспорядков короли и сильные мира сего надеялись обрести в этих отношениях опору своего пошатнувшегося могущества, а слабые найти покровительство и защиту. Желающие или вынужденные служить в то время уподоблялись членам дружины.
Но от людей, которые не едят господского хлеба и не делят хозяйской судьбы, от людей, чьи интересы вступают в противоречие с интересами хозяина, поскольку они не только не получают из его рук даров, но вынуждены отдать свои родовые земли и получить их обратно отягощенными всевозможными повинностями, - трудно было ждать почти что родственной преданности: связь лишилась своего живого человеческого содержания. Зависимость человека от человека вскоре стала производной от зависимости, в которой находились между собой земли.
Наследование феода вместо того, чтобы крепче связать между собой род вассала и род сеньора, наоборот, ослабило эту связь, укрепив привязанность человека к земле: наследник приносил сеньору оммаж только для того, чтобы не расстаться с феодом. И для жалких феодов ремесленников, и для почетных феодов рыцарей проблема была одинаковой и разрешалась сходным образом: сын живописца и сын плотника получали имущество отца только в том случае, если наследовали его ремесло (221). Сын рыцаря получал инвеституру, согласившись продолжать дело своего отца. Но навыки умелого мастера представляют собой нечто более реальное по сравнению с преданностью воина, который мог пообещать ее и таковым не быть. Указ 1291 года, перечисляя мотивы, по которым мог быть отозван судья французского королевского суда, указывает на пожизненное владение феодом, оно может сделать вассала пристрастным к одной из тяжущихся сторон. Разве это не свидетельствует о полной утрате привязанности к господину при наследовании феода?(222)
Чувство добровольности выбора утратилось до такой степени, что вассал отчуждал землю вместе с вассальной службой, а сеньор дарил или продавал вместе с полями, замками и лесами и своих верных слуг. Безусловно, феод нельзя было передать в другие руки без согласия сеньора. Но и вассалы требовали, чтобы спрашивали их согласия при перемене главного владельца, и требовали так настоятельно, что такое право было даровано как милость в 1037 году императором Конрадом подвассалам Италии. Однако эти весьма ненадежные охранительные барьеры не в силах были приостановить течение жизни. Только Германия с ее необыкновенным чувством иерархии избегла тех злоупотреблений, которые стали возникать в силу того, что в феодальные отношения проникла купля-продажа. Торговля землей порождала весьма нелепые ситуации: могущественный сеньор, приобретая землю какого-нибудь мелкого дворянина, был вынужден принести ему оммаж и стать его вассалом «руками и устами», но мог ли богатый граф всерьез отнестись к ритуалу, подчиниться которому его вынуждала только традиция, и стать слугой безвестного дворянчика? Отношения сеньора и вассала ослабляла и множественность данных оммажей, попытка укрепить их, введя «абсолютный оммаж», ни к чему не повела: вассальные связи окончательно превратились в формальность. Из соратника, чью привязанность питал личный контакт с господином и постоянно получаемые от него подарки, вассал превратился в своего рода постояльца, не слишком спешившего расплатиться за помещение службой и повиновением. Но один тормоз все-таки существовал: оставалось уважение к принесенной клятве. И он действовал. Но только до той поры, пока в дело не вмешалась корысть или страсть, тогда эта умозрительная преграда тоже рухнула.
Словом, вассалитет очень изменился по сравнению с тем, каким он был первоначально. И менялся он постепенно. Но при этом будет большой ошибкой, если нормой мы сочтем постоянно нарушаемые вассальные отношения крупных и мелких баронов с королем или князьми, владельцами больших территорий. Хотя и хроники, и эпические поэмы толкают нас именно к этому, так как драмы на политической сцене - оглушительные измены крупнейших аристократов - в первую очередь привлекали внимание как хронистов, так и поэтов. Однако эти драмы доказывали другое: Каролинги и их последователи обманулись, когда отношениями, позаимствованными из совершенно иной сферы жизни, надеялись привязать к себе своих военоначальников.