Ференц Лист
Шрифт:
Новый сезон в веймарском придворном театре был открыт 16 сентября 1854 года поставленным стараниями Листа «Эрнани» Верди, а 23 сентября был повторен моцартовский «Дон Жуан», спектакль предыдущего сезона. Должность капельмейстера требовала от Листа всё больше времени и сил. Но и оставить творчество он не мог.
Девятнадцатого октября Лист с той же быстротой и вдохновением, с каким писал «Венгрию», завершил одно из своих самых масштабных сочинений — «Фауст-симфонию в трех характерных картинах (по Гёте)» — Eine Faust-Symphonie in drei Charakterbildern (nach Goethe). Каждая картина является частью симфонического полотна: 1. Фауст. 2. Гретхен. 3. Мефистофель. Позднее, в 1857 году, Лист добавил в качестве эпилога заключительный хор «Всё быстротечное — символ, сравненье» (Alles Verg"angliche ist nur Gleichnis), прославляющий спасение через вечную женственность.
Если «Венгрия» стала всеобъемлющим символом родины,
Посвятив симфонию Берлиозу, Лист отдавал дань их многолетней дружбе. Но в то же время его «Фауст-симфония» в очередной раз наглядно показала различие их творческих методов. Для Листа имели значение лишь душевные переживания героев, образы «внутреннего человека», он был абсолютно чужд какой бы то ни было театральности. Берлиоз в своем «Осуждении Фауста» (сравнение «Фаустов» напрашивается само собой) стремился показать весь спектр бытовых и природных картин, «наружно обрамляющих» внутренние переживания. Символично, что у Берлиоза Фауст осужден, а у Листа спасен.
Листу и самому были свойственны «фаустовские» сомнения. Достаточно сказать, что, закончив свое произведение, он долгое время не решался представить его публике. Возможно, его пугал масштаб полноценной трехчастной симфонии — его первой симфонии (до этого он писал одночастные симфонические поэмы). В то же время Лист не мог не сознавать, что «Фауст-симфония» — это очередной этап развития новой музыки, против которой консервативная часть музыкальной общественности выступала всё более непримиримо.
В свой день рождения, 22 октября, Лист дирижировал «Лоэнгрином». После спектакля его ждал торжественный вечер в Альтенбурге, куда были приглашены близкие друзья. Как раз в год создания «Фауст-симфонии» Лист познакомился и подружился с поэтом Гофманом фон Фаллерслебеном[455], сочинившим в его честь несколько стихотворений.
Девятое ноября, полувековую годовщину прибытия в Веймар великой герцогини Марии Павловны, придворный театр отметил премьерой русской оперы «Сибирские охотники». Символично, что одновременно с творением Антона Рубинштейна впервые публично прозвучала (в качестве вступления к пьесе Шиллера «Поклонение искусств», с 1804 года традиционно исполняемой в честь Марии Павловны) симфоническая поэма Листа «Праздничные звуки». Русская опера имела у веймарской публики успех и была повторена 22 ноября.
Автограф «Фауст-симфонии»
Ноябрь 1854 года — важная веха в истории новой музыки, проповедуемой Листом. К нему в Веймар начали съезжаться приверженцы новой эстетики. Борьба развернулась нешуточная. В Веймаре в противовес деятельности Листа было организовано музыкальное объединение «Ключевой союз» (Schl"usselverein). В свою очередь, Гофман фон Фаллерслебен подал идею создать союз прогрессивно настроенных музыкантов, воспринятую Листом с восторгом. 17 ноября было опубликовано первое обращение зарождавшегося общества, призывавшее его сторонников собраться 20 ноября в гостинице «Русский двор» (Russischer Hof). В этот день состоялось учредительное собрание, основавшее Новый Веймарский союз (Neu-Weimar-Verein) (в отечественном музыковедении используются названия веймарская, нововеймарская или новонемецкая школа), главой которого был единогласно избран Лист. Основу союза составили музыканты Петер Корнелиус, Иоахим Рафф, Ганс фон Бюлов, музыкальные критики Рихард Поль и Карл Франц Брендель[456], Гофман фон Фаллерслебен и др.
Однако озлобление против Листа уже вышло за рамки искусствоведческих споров. Приведем лишь один весьма характерный пример. В конце 1854 года Лист был втянут… в судебный процесс, инициированный Веймарским земельным правительством (Landesregierung). В протоколах окружного суда говорилось: «По служебному донесению… придворный капельмейстер д-р Лист, который, как совершенно точно установлено, не состоит на здешней службе, не подчиняется какому-либо служебно-административному управлению, а является только придворным капельмейстером, позволил себе в публичном месте, перед одиннадцатью лицами, следующее поношение: „Уголовный суд здесь представляет собой плохое, снискавшее печальную славу ведомство; за какие-то несчастные и жалкие слова он, Лист, был оштрафован этим судом, хотя в других городах подобные слова не вызвали бы никакой реакции; местная власть — или
власти — здесь позорны. И вообще здесь в домах царят ограниченность, тупость и филистерство; веймарцы — все ослы“. Если даже считать эти речи претендующими на гениальность, то они по меньшей мере оскорбительны, и мы поэтому должны по справедливости и по долгу предать их гласности. При этом мы позволим себе заметить, что д-р Лист известен нам лишь как европейская знаменитость в области фортепьянной игры; в другом же отношении он совершенно неизвестен, и таким образом мы не можем понять и объяснить, как он дошел до того, что в своих высказываниях стал затрагивать уголовный суд»[457].За «административное преступление» Лист был приговорен к десяти талерам штрафа, правда, с оговоркой: если подсудимый клятвенно заверит, что не произносил процитированных в протоколе оскорбительных слов, то может быть освобожден от уплаты. Лист, в свою очередь оскорбленный этим судебным процессом, предпочел клятву не давать, а сразу обратиться в Высший апелляционный суд в Йене, который и отменил приговор Веймарского суда, посчитав невозможным неопровержимо доказать произнесение Листом чего-либо подобного.
Да, Веймар не стал «тихим раем», о котором мечтали Лист и Каролина. И дело здесь вовсе не в провинциальности Веймара, которую часто выставляют в качестве основной причины листовских неудач на поприще утверждения идеалов «новой музыки». Лист был обречен на непонимание не только в Веймаре, как был обречен на непонимание его друг Вагнер, например в Дрездене или Париже. Оба слишком опередили свое время. «Тихого рая» для них не могло быть нигде; почва для их эстетики еще не была подготовлена.
Итак, на Листа ополчились определенные круги «интеллектуальной элиты», не принимавшие его творческие принципы; на Каролину — многие представители высшего света, считавшие ее союз с Листом аморальным. Но они не собирались сдаваться — ни в борьбе за свое искусство, ни в борьбе за свою любовь.
Десятого декабря 1854 года Лист в очередной раз дирижировал «Тангейзером». Вагнер уже был захвачен новой идеей. 16 декабря он писал другу: «Но так как за всю мою жизнь я ни разу не вкусил полного счастья от любви, то я хочу этой прекраснейшей из всех грез воздвигнуть памятник — драму, в которой эта жажда любви получит полное удовлетворение: у меня в голове — план „Тристана и Изольды“; произведение совсем простое, но в нем ключом бьет сильнейшая жизнь; и в складках того „черного знамени“, которое разовьется в развязке, я хочу завернуться и умереть»[458].
Но пока Вагнер вновь обратился к своему сочинению пятнадцатилетней давности, которое Лист уже представлял веймарской публике в 1852 году, — «Фауст-увертюре», третьему «Фаусту» в нашей «берлиозовско-листовско-вагнеровской философской эпопее». Именно Лист в свое время выразил желание, чтобы Вагнер расширил и более определенно развил некоторые отдельные темы, едва намеченные в первоначальной партитуре 1840 года. Переработав своего «Фауста», Вагнер вынужден был признать, насколько его друг оказался прав: увертюра стала более значительной, глубокой и логически завершенной. Интересно отметить, что характерное романтическое развитие побочной партии в экспозиции и репризе вагнеровской «Фауст-увертюры» почти «дословно» воспроизведено не только в качестве одной из любовных тем в его «Тристане и Изольде», но и в «Фауст-симфонии» самого Листа.
Однако в начале 1855 года Лист должен был отойти от фаустовских метаний. 27 января он получил письмо от Антала Аугуса — тот передал другу просьбу архиепископа Яноша Сцитовского[459] написать мессу к дню освящения базилики в Эстергоме[460]. В тот же день Лист ответил: «Церковное музыкальное искусство уже с давних пор привлекает и интересует меня. Еще до того, как я имел счастье познакомиться с Вами, я в Риме основательно изучал мастеров XVI века, особенно Палестрину и Орландо ди Лассо. Но, к моему несчастью, мне не очень-то представлялся случай проявить эти свои познания в личном вдохновении, ибо, должен признаться, шансы на написание церковной музыки неблагоприятны, если человек всегда вращается в кругах широкой публики, и авторы едва могут заработать себе на воду. Но всё же несколько лет назад я, по случайности, повинуясь велению сердца, что для меня более важно, чем внешние выгоды, издал [Сексардскую] мессу, написанную для мужского хора в сопровождении органа, затем — Pater Noster и Ave Maria[461]. Может ли для меня открыться случай более благоприятный и торжественный, чем освящение эстергомской базилики, этого древнего собора вечной истины, христианства и нашей отчизны… С благодарным смирением я принимаю предложение Его Высокопреосвященства князя-примаса, которое Вы были любезны мне передать. Итак, я напишу Missa solemnis[462] для хора и оркестра и в августе будущего года сам буду дирижировать ею в Эстергоме: одновременно я исполню и свое обещание играть на органе базилики»[463].