Ферма трупов

— Разведен? — предположил Уэсли.

— А кто сейчас не разведен?

Уэсли промолчал.

— Дважды. Одна бывшая в Теннесси, другая тут рядом, в Энке. Четверо детей, все уже взрослые, разъехались кто куда.

— И что родные о нем говорят? — поинтересовалась я.

— Слушай, я тут вообще-то не полгода просидел. — Марино снова потянулся за соусом. — Сколько, по-твоему, народа я могу расспросить в день? Да еще дозвониться до них до всех надо. Без обид, но вы двое свалили, и вся эта фигня легла на меня, а сутки, между прочим, ни хрена не резиновые.

— Пит, мы все понимаем, — произнес Уэсли как можно более убеждающим тоном. — Поэтому мы и вернулись. Мы осознаем, что для расследования дела нужно еще много что предпринять. Может быть, даже больше, чем казалось изначально, потому что пока у нас концы с концами не сходятся. Есть по меньшей мере три различных направления разработки, и общего в них я вижу пока мало. Меня сейчас крайне интересует Фергюсон. На него указывают серьезные улики — фрагменты кожи в морозильнике и белье Денизы Стайнер.

— Еще у них тут отличный вишневый пирог, — заметил Марино, смотря на официантку, которая стояла у двери в кухню, готовая броситься к нему по мановению пальца.

— Ты что, постоянно здесь обедаешь? — спросила я.

— Надо же человеку где-то столоваться, верно, Дот? — Он слегка повысил голос, и бдительная Дот была тут как тут.

Мы с Уэсли заказали только кофе.

— О, милочка, неужели с салатом что-то не так? — Она искренне расстроилась, увидев мою нетронутую порцию.

— Салат очень вкусный, — заверила я. — Просто я не голодна.

— Может быть, вам с собой завернуть?

— Нет, спасибо.

Наконец официантка оставила нас в покое, и мы перешли к криминалистике. Уэсли рассказал Марино о клейкой ленте и «флоридской пробке». Мы обсудили эту тему, но вскоре беседа угасла. Принесли пирог, Марино расправился с ним и снова закурил. Идей по поводу огнестойкой ярко-оранжевой ленты и древесной сердцевины у него было не больше, чем у нас.

— Вот ведь чертовщина, — повторил он уже не в первый раз. — Что ж за хренота такая — хоть бы что-нибудь близкое, к чему эти штуки притянуть.

— Ну, — сказал Уэсли, думая, по-видимому, о чем-то другом, — лента довольно-таки необычная, так что кто-нибудь из местных должен ее вспомнить — если она, конечно, отсюда. Но если и нет, уверен, ее происхождение удастся отследить. — Он отодвинулся от стола.

— Это оставьте мне, — сказала я, беря счет.

— «Американ экспресс» здесь не принимают, — предупредил Марино.

— Сейчас без десяти два. — Уэсли поднялся с места. — Встретимся в отеле в шесть и обсудим план дальнейших действий.

— Не хотела тебе напоминать, — сказана я, — но мы живем в мотеле, а не в отеле, и на данный момент ни мне, ни тебе добираться туда не на чем.

— До мотеля я тебя подкину, а там должна ждать твоя машина. Кстати, Бентон, тебе тоже тачку организуем, если нужно, — заявил Марино таким тоном, как будто уже стал новым шефом полиции городка, если не мэром.

— Я пока и сам не знаю, что мне может понадобиться, — ответил Уэсли.

13

В тот же день я отправилась проведать детектива Мота. Состояние его стабилизировалось, его перевели в отдельную палату, но все еще держали под наблюдением. Я не особо ориентировалась в городе, поэтому пришлось довольствоваться тем небогатым ассортиментом цветов в охлаждаемых витринах, которым располагал магазинчик при больнице.

— Детектив Мот? — окликнула я, не решаясь войти в палату.

Он дремал, вытянувшись на кровати и не обращая внимания на орущий телевизор.

— Эй, — произнесла я чуть громче.

Открыв глаза, он спросонок не сразу понял, кто я такая, но, узнав, широко улыбнулся, будто только меня и ждал все это время.

— Господи помилуй, никак доктор Скарпетта. Вот уж не думал, что вы все еще в наших краях.

— Извините, что цветы не очень удачные — тут внизу выбирать особо не из чего. Поставлю вот сюда, ладно?

Я отнесла невзрачные хризантемы и маргаритки в пузатой зеленой вазе к тумбочке, с грустью отметив, что единственный стоявший там букет был еще более жалким, чем мой.

— Тут вот стул, присядьте на минутку, поболтаем.

— Как вы себя чувствуете? — спросила я.

Мот побледнел и осунулся. С какой-то беспомощностью в глазах он бросил взгляд на чудесный осенний пейзаж за окном.

— Стараюсь, как говорится, плыть по течению, — ответил он. — Не знаю, как оно там дальше пойдет, но сейчас вот подумываю заняться тем, что мне по душе, — буду себе рыбачить потихоньку, столярничать. Давно мечтал соорудить какую-нибудь хибарку в глуши, поселюсь там. Еще я тросточки из липы мастерю здорово.

— Детектив Мот, — нерешительно спросила я, боясь разволновать его, — а коллеги вас навещают?

— Ну а как же, — ответил он, не отводя глаз от яркой синевы неба. — Забегали ребята пару раз, звонили.

— И что вы думаете о том, как продвигается расследование?

— Не слишком мне все это нравится.

— Почему?

— Ну, перво-наперво, потому что сам-то я в стороне остался. Ну и потом, как я понял, каждый в свою сторону тянет. Вот я и переживаю.

— Вы занимались делом с самого начала, — напомнила я. — И Макса Фергюсона, должно быть, хорошо знали.

— Видать, не так уж хорошо.

— Вам известно, что он под подозрением?

— Слыхал. Ребята мне все рассказали.

От солнца его глаза стали водянисто-прозрачными. Он несколько раз моргнул, смахивая слезы, выступившие не то от яркого света, не то от нахлынувших эмоций, и снова заговорил:

— Еще я слыхал, что Крида Линдси чуть не с собаками ищут. По мне, как-то не по-людски получается что с тем, что с другим.