Февраль

— Вот и попробовали бы,— иронически бросил Милюков.

— Это была бы безумная авантюра,— заметил Шингарев.

— Не скажите,— разозлился я.— Николай I повесил пять декабристов, но если Николай II расстрелял бы пятьдесят тысяч февралистов, то это было бы задешево купленное спасение России!

— Бросьте, Василий Витальевич,— остановил меня Милюков.— Сейчас для этого вы ни полков, ни полковников не найдете...

Открылась дверь, вошел Керенский, за ним двое солдат с винтовками. Между винтовками какой-то человек с пакетами. Трагически-повелительно Керенский взял пакет из рук человека:

— Можете идти.

Солдаты повернулись по-военному, а чиновник просто. Вышли.

Тогда Керенский уронил нам, бросив пакет на стол:

— Наши секретные дипломатические документы. Спрячьте.

И исчез так же драматически.

— Господи, что же мы будем с ними делать? — сказал Шидловский.— У нас даже шкафа нет...

— Что за безобразие! — сказал Милюков.— Откуда он их таскает?!

Я видел, что так не может продолжаться: надо правительство. Надо как можно скорее правительство...

— Куда же деть эти документы? Это ведь самые важные документы, какие есть... Откуда Керенский их добыл?

— Этот человек был из министерства иностранных дел. Очевидно, видя, что делается, он бросился к Керенскому...

— Что за чепуха! Так же нельзя! Ну спасли эти договора, но все остальное могут растащить... Мало ли по всем министерствам государственно важных документов... Неужели все их сюда свалить?

— И куда? Нет не только шкафа, но даже ящика нет в столе...

Но кто-то нашелся.

— Знаете что — бросим их под стол... Под скатертью ведь совершенно не видно. Никому в голову не придет искать их там. Смотрите...

И пакет отправился под стол. Зеленая бархатная скатерть опустилась до самого пола. Великолепно. Как раз самое подходящее место для хранения важнейших актов державы Российской...

Полно... Есть ли еще эта держава? Государство это или сплошной, огромный, колоссальный сумасшедший дом?

Вернулся Родзянко. Он был возбужденный, более того — разъяренный... Опустился в кресло...

— Ну что, как?

— Как? Ну и мерзавцы же эти...

Он вдруг оглянулся...

— Говорите, их нет...

«Они» — это был Чхеидзе и еще кто-то, словом — левые...

— Какая сволочь! Ну, все было очень хорошо... Я им сказал патриотическую речь — как-то я стал вдруг в ударе... Кричат «ура». Вижу — настроение самое лучшее. Но только я кончил, кто-то из них начинает...

— Из кого?

— Да из этих... От исполкома, что ли,— ну, словом, от этих мерзавцев... Повадился, подлец, за мной на все митинги ходить...

— И что же?

— Вот именно, что же... «Вот председатель Государственной думы все требует от вас, чтобы вы, товарищи, русскую землю спасали... Так ведь, товарищи, что понятно... У господина Родзянко есть что спасать... немалый кусочек у него этой самой русской земли в Екатеринославской губернии, да какой земли... А может быть, и еще в какой-нибудь есть... Например, в Новгородской... Там, говорят, едешь лесом, что ни спросишь: «Чей лес?», отвечают: «Родзянковский...» Так вот родзянкам и другим помещикам Государственной думы есть что спасать... Эти свои владения, княжеские, графские, баронские... они называют русской землей. Ее и предлагают вам спасать, товарищи... А вот вы спросите председателя Государственной думы, будет ли он так заботиться о спасении русской земли, если эта русская земля... из помещичьей... станет вашей, товарищи?» Понимаете, вот скотина!

— Что же вы ответили?

— Что я ответил? Я уже не помню, что я ответил... Мерзавцы!

Он так стукнул кулаком по столу, что запрыгали под скатертью секретные документы.

— Мерзавцы! Мы жизнь сыновей отдаем своих, а это хамье думает, что земли пожалеем. Да будет она проклята, эта земля, на что она мне, если России не будет? Сволочь подлая! Хоть рубашку снимите, но Россию спасите! Вот что я им сказал!

Его голос начал переходить пределы...

— Успокойтесь, Михаил Владимирович...

Успокоила его открывшаяся дверь и появившийся

невзрачный человек, оказавшийся адвокатом Ивановым.

— Заходите,— сказал Родзянко,— присаживайтесь.

— Все улицы полны народу, пришлось идти пешком.

— Привезли?

— Да, документ здесь. Вот он, пожалуйста.

— Можете говорить, здесь все свои.

— Александра Федоровна отказалась. Подписали Павел Александрович, Михаил Александрович и Кирилл Владимирович. Последний присовокупил: «Совершенно согласен, это необходимо».

— А Михаил? Кочевряжился?

— Ни секунды. Сказал, что иного выхода нет, но беспокоился — не поздно ли?

— Боюсь, что поздно,— помолчав, говорит Родзянко и протягивает нам документ для ознакомления.

— Я такого же мнения,— кивает адвокат,— когда я шел по городу, я понял, что массу этот документ уже не удовлетворит, ей нужна великая жертва.

— Может быть, может быть,— угрюмо проворчал Родзянко и повернулся к Милюкову: — Павел Николаевич, распишитесь в принятии документа.

Милюков расписался на копии, Иванов ушел. Когда дверь за ним закрылась, я поднялся и сказал:

— Господа! Все эти дни меня мучила одна мысль: как спасти монархию? Сегодня я пришел к выводу, что спасти монархию можно, если мы... пожертвуем монархом.

Стало очень тихо, так тихо, что было даже слышно, как тикают часы у Родзянко.

— Я все время веду переговоры со ставкой,— сказал Родзянко.— Я сообщил им, что необходимо принять какие-нибудь экстренные спешные меры. Вчера казалось, что достаточно будет ответственного министра и манифеста о конституции, но с каждым часом промедления становится все хуже, требования толпы растут. Опасность угрожает самой монархии... И мне тоже показалось, что все сроки прошли и что, может быть, только отречение государя императора в пользу наследника может спасти династию... Генерал Алексеев примкнул к этому мнению.

— Так что же вы медлите? — закричал я.— Вам надо немедленно выехать навстречу государю.

— Железнодорожники не дают поезда без санкции Совета,— сообщил Шидловский.

— Дожили...— заметил Милюков.

— Ничего, обратимся к Совету,— быстро говорил я,— главное — не терять время. Я сейчас кого-нибудь командирую в Совет...— И направился к дверям.

— Сделали меня революционером,— тяжело вздохнув, произнес Родзянко.

СУХАНОВ. Заседание Совета уже началось. Вначале картина напоминала вчерашнюю: депутаты сидели на стульях и скамьях, за столом и по стенам; между сидящими, в проходах и в конце залы, стояли люди всякого звания, внося беспорядок и дезорганизуя собрание. Затем толпа стоящих настолько погустела, что пробраться через нее было трудно, и стоящие настолько заполнили все промежутки, что владельцы стульев также бросили их, и весь зал, кроме первых рядов, стоял беспорядочной толпой, вытягивая шеи... Через несколько часов стулья уже совсем исчезли из залы, чтобы не занимали места, и люди стояли, обливаясь потом, вплотную друг к другу; «президиум» же стоял на столе, причем на плечах председателя висела целая толпа взобравшихся на стол инициативных людей, мешая ему руководить собранием. На другой день исчезли и столы, кроме председательского, и заседание окончательно приобрело вид митинга в манеже...