Февральская сирень

Перестав ощущать новизну в отношениях между мужчиной и женщиной годам к шестнадцати, Лелька не относилась ни к любви, ни уж тем более к сексу как к чему-то серьезному, требующему траты нервов и эмоций.

Как однажды заметила подруга Алиса, ей был присущ типично мужской вариант поведения: если встреченный мужчина был ей привлекателен физически, она без лишнего флирта и кокетства быстро сводила знакомство к постели. Там новый знакомец оставался ровно до той минуты, пока она испытывала к нему интерес или влечение. Едва то или иное пропадало, любовник тут же изгонялся куда-нибудь на периферию жизни.

Правда, все они были, как знаменитый Хоботов из «Покровских ворот», отставлены, но не совсем отпущены. Лелька могла возникнуть из небытия спустя пару лет после окончания страстного, но мимолетного романа, чтобы попросить приколотить новый плинтус, привезти на дачу шифер или свозить в лес за грибами. Никакого смущения она при этом не испытывала. И очень бы удивилась, если бы кто-нибудь спросил, не неловко ли ей.

Мужчины существовали для того, чтобы доставлять удовольствие или помогать в трудных жизненных ситуациях. Если же мужчина такие ситуации внезапно начинал создавать, то назавтра приходил в сознание уже в другой реальности, где не было и не могло быть Любочки Молодцовой. Неунывающей, неутомимой, неукротимой Лельки.

Мужчин она не то чтобы не уважала. Но не принимала всерьез. Проницательная Алиса, потерявшая счет подружкиным любовникам и переставшая пытаться запомнить их по именам, как-то заметила, что психологическая причина такого потребительского и несерьезного отношения к мужскому полу заключается в том, что Лелька выросла без отца.

Ее мама, тишайшая и скромнейшая тетя Надя, приехала в город из деревенской глубинки. Круглая отличница хотела быть учительницей. Она мечтала о том, чтобы, получив диплом, вернуться в родную деревню, учить детей, создать семью и провести жизнь, как положено в русских семьях.

Но вскоре неискушенная девочка была смятена и раздавлена свалившейся на нее любовью. Высокий, статный, белокурый и сероглазый аспирант с кафедры русской литературы проникновенно смотрел ей в глаза, наматывал на руку толстую, спускающуюся до подколенных впадинок шелковистую косу, шептал в нежное розовое ушко какие-то глупости, от чего оно начинало полыхать алым, клялся в вечной любви и, конечно же, читал стихи. Куда же без стихов! Много лет спустя Надя не могла без дрожи слышать строчки из любимого им Мандельштама.

Приехав домой на первые в ее жизни летние каникулы, она узнала, что беременна. Надя, может, еще долго бы не поняла, что ждет ребенка, но суровая бабка, несколько дней подозрительно косившаяся на хрупкую как тростинка внучку, пошла с ней в баню, осмотрела раздетую догола со всех сторон и, выйдя с темным, как туча, лицом, открыла страшную правду своей дочери – Надиной матери.

Скандал был страшный. Наутро Надя была отправлена обратно в город с наказом без штампа в паспорте, который бы мог прикрыть позор, на порог отчего дома не являться.

Жаркий июль плавил на асфальте остатки тополиного пуха. В общежитии было не протолкнуться от абитуриентов. Неумолкающий гвалт не давал спать по ночам. По утрам невыспавшуюся Надю сильно мутило. Она была растеряна и раздавлена свалившимся на нее известием и мучительно переживала предстоящий разговор с любимым, по счастью откладывающийся на неопределенный срок. Ее аспирант был в отпуске.

В том, что они поженятся, Надя даже не сомневалась. Ее смущало только, что любимый будет вынужден действовать по принуждению. И боялась, что это не принесет ей в будущем счастья. Однако жестокая действительность оказалась страшнее любых самых пессимистичных ожиданий.

Аспирант появился в городе лишь в середине августа. К тому моменту Надя уже успела встать на учет в женской консультации, где до слез смущалась своего незамужнего статуса, и сдать все анализы. Срок был уже вполне себе приличный – двадцать недель. И заметить их теперь мог любой, даже совсем не придирчивый взгляд.

Стоит ли удивляться, что подкарауленный на кафедре аспирант, увидев возлюбленную, изменился в лице.

– Ты с ума сошла? – зашипел он, схватив ее за руку и фактически вытолкав из кабинета. – Ты зачем в таком виде сюда приходишь? Хочешь, чтобы по институту сплетни поползли?

– А какая разница? – простодушно спросила Надя. – Какая разница, сейчас все узнают или после начала учебного года?

– О чем узнают, дура? – От волнения у любимого пропал голос, и он с трудом выговаривал слова. Из горла вырывался злой клекот.

– Павлик, я понимаю, что виновата, что так получилось, – жалобно ответила Надя. – Но и ты виноват тоже. Нам обоим нужно было думать. А вот ребеночек как раз не виноват. Он сразу после Нового года родиться должен. Или она. Мне так все равно. А ты кого хочешь – сына или дочку?

– А почему я должен кого-то хотеть? – с нехорошим прищуром уставился на нее аспирант. – Я ни к какому ребенку отношения иметь не собираюсь. Это твоя проблема, ты ее и решай.

– Как же я ее решу, одна? – спросила Надя, все еще не понимая масштаба свалившейся на нее беды. – Меня родители из дома выгнали.

– Ты что, деньги с меня трясти собираешься? Так я тебе ни копейки не дам.

– Какие деньги, Павлик, ты что? – В огромных Надиных глазах вспыхнула обида. – Ты не думай, мы в денежном плане выкрутимся. Когда поженимся, мне и родители помогут. Они небогатые у меня, но картошку-капусту пришлют. Да и на время академки я могу с ребенком домой уехать. Там свежий воздух, молоко. А ты тут будешь себе спокойно свою диссертацию писать. Мы с малышом тебе обузой не станем.

– Все решила, значит? – Аспирант оскалился уже совсем по-волчьи. – Так я твои планы на жизнь замечательные реализовывать не собираюсь. У меня свои планы есть. У меня наука, карьера. Зачем мне сейчас ребенок? В деревню она уедет! Ты что, не понимаешь, что хоть с ребенком, хоть без, а ты мне – обуза на всю жизнь?!

– Понимаю. – Надя склонила голову, пряча подступившие слезы. – Но это не только обуза, но и радость великая. И никакой карьере ребенок помешать не может, я в этом уверена.

– Уверена – рожай, – зло бросил Павел. – Только меня в это не впутывай. Господи! – Он схватил себя за волосы и несколько раз с такой силой дернул их, что покраснела кожа на голове. – Ну почему ты не сделала аборт, когда срок позволял? Сейчас-то поздно уже…

– Что? Какой аборт?! – ужаснулась Надя. – Это ж грех какой, ребеночка убить! Да и зачем? Мы молодые, здоровые. Ты работаешь, я в деревню уеду. Справимся, воспитаем. Не война же…

– Справляйся и воспитывай. – Павел как-то разом устал. – Еще раз повторюсь, что к твоему ребенку и его судьбе никакого отношения не имею. Ты вообще-то уверена, что он мой?