Фея белой магии

– Ох, сын! – Смотрите на него, просто артист погорелого театра, вон даже голос дрожит. Для завершения облика униженного и оскорбленного надо еще слезу пустить. – К сожалению, я не могу сейчас показать тебе то место, куда отправила меня эта жестокая женщина, ты еще слишком мал! Но поверь, там, в этом месте, темно, тесно и очень плохо пахнет.

– Плинтус плохо пахнет? – удивилась Лелька, присев на корточки перед названным предметом отделки. – А почему? На него кто-то написал?

– Вот! – завопил Хали, патетически тыча в потолок указательным пальцем. – Моя мудрая дочь догадалась сама, куда загнала тетка ее несчастного папочку!

– Так что, теть Ань на тебя…

– Лейла, не говори ерунды, – едва сдерживая улыбку, строго сказала Таньский. – Достаточно того, что твой папа этим занимается. Ты вообще соображаешь, солнце мое, что говоришь? – Это уже стрела в сторону Хали.

– Да! – не могла не вклиниться я. – Как ты себе это представляешь?

– Что именно? – окончательно запутался глава клана Салимов.

– Картину, почти нарисованную Лелькой. Нет, в принципе ничего неосуществимого нет, но для этого надо, чтобы ты, Хали…

– Анюта, по-моему, кто-то буквально пятнадцать минут назад обвинял мужчин в затянувшемся детстве? – Таньский поставила Нику на пол и подбоченилась – в смысле бока подперла сжатыми кулаками. Угрожающе, между прочим, сжатыми.

– Да, и могу повторить…

– Не надо. Врачу, исцелися сам!

– Боже, как пафосно-то. А ты это к чему? К дождю, что ли?

– Объясняю для малообразованных – на себя посмотри, подружка.

– А что? – Я придирчиво рассмотрела свое отражение в зеркале. – Слегка опухла со сна, конечно, но в целом неплохо.

– Мама, а когда мы кушать пойдем? – Денька, как, впрочем, и его отец, окончательно потерял нить разговора, и если папашка еще предпринимал попытки уцепить когтистой лапой нить с бантиком разговора, то мальчишке стало скучно.

И он напомнил страдающим словесной диареей взрослым, что пора бы и накормить детей..

Обедать мы отправились в ресторан отеля, чтобы Лешка смог нас найти, когда вернется. К тому же кормят здесь, как я уже упоминала, просто превосходно.

Накупавшиеся и зверски проголодавшиеся дети с аппетитом уплетали вкусности, Хали с Таньским тоже отдавали еде должное, а вот я еде ничего отдать не могла. Кусок в горло не лез, в голове прочно поселились обрывки дурацкого сна, и выгнать их не получалось никак. И какая еда при таком антураже?

– Ания, ты почему ничего не ешь? – Хали озабоченно посмотрел на меня. – И бледная вон какая! Может, заболела?

– Нет, я…

– Папс! – Радостный Никин вопль звонким молоточком разбил комок страха, застрявший в горле.

Я стремительно оглянулась. Слава богу, ты вернулся!

Глава 11

Обзор сквозь стеклянные стены ресторана был прекрасный, причем во всех смыслах прекрасный. Во-первых, стекло могло смело номинироваться на премию «Отмытость года», ни одна муха не отваживалась осквернить засиживанием это великолепие. Впрочем, в Сан-Тропе обитали очень патриотичные мухи, они даже жужжали с французским прононсом. Во-вторых, картинка, демонстрируемая в данный момент ресторанным стеклом, была сама по себе прекрасной – по дорожке, ведущей ко входу в отель, стремительно шагал мсье Майоров собственной персоной.

Больше ничьей персоны он, к счастью, за собой не волок. Это было бы прекрасно, в-третьих. После недавнего кошмарчика любоваться на лоснящуюся физиономию риелтора мне совсем не хотелось. Ну никак. А вдруг его глаза действительно провалятся? Или вывалятся? Бр-р-р, гадость какая!

Аппетит, до этого пусть вяло, но шевеливший плавниками, после подкинутого гадко хихикающим воображением образа милейшего Паскаля судорожно вздрогнул и перевернулся брюхом вверх.

Поскольку наша дружная компания специально расположилась у окна, дабы не упустить явление Майорова народу, не заметить нас было невозможно.

Для любого другого, но не для моего мужа. Ну и семейка подобралась – один неадекватней другого! Марширует вон, сосредоточенный такой, серьезный, занятый, похоже, созерцанием внутреннего «я». Во всяком случае, отчаянно жестикулирующая и вопящая группа товарищей, слегка шокировавшая (в очередной раз) своим буйным поведением местный бомонд, не смогла оторвать Майорова от его «я».

Алексей стремительно вошел в холл отеля и направился в сторону лестницы, ведущей в наш номер. Пришлось отправить за ним Хали, как наиболее щадящий для слепого и глухого крота вариант. Если бы гонцом была я, без вызова полиции не обошлось бы.

А вот и наши мужчины.

– Ну, рассказывай, что ты там придумал в свое оправдание. – Я старательно не смотрела на вилку, вцепилась пока в салфетку, как наиболее безответный и безобидный предмет сервировки стола.

– Какое еще оправдание? – спокойно ответил свинский свин, усаживаясь за стол. – В чем, по-твоему, я должен оправдываться?

– Ни фига ж себе! – Салфетка превратилась в кучку невразумительных обрывков. – Ты когда уехал?

– В начале одиннадцатого. Гарсон!

Подбежал гибкий, как садовый шланг, официант, Майоров занялся заказом блюд, а я…

Я ничего не могла понять. За столом сидел он, мой муж, в этом мог усомниться только законченный параноик. Но в то же время – совершенно чужой человек.

Конечно, в не столь отдаленном прошлом мне приходилось сталкиваться с заменой человека двойником, причем этим человеком был Хали Салим. Но тогда процесс подготовки двойника, включая пластические операции, занял без малого год, да и я не настолько хорошо знала Хали, поэтому и обманулась.

Но сейчас все совершенно иначе. Рядом сидит он, мой Лешка, я знаю каждую черточку его лица, каждую ложбинку его тела, его жесты, его запах. Вот шрам, оставшийся после страшного ожога, вот ямочка на правой щеке, вот моя половинка подняла на меня теплые, переполненные нежностью глаза…

Крик, ударившись о мгновенно заледеневшее горло, рассыпался в снежную пыль.

Теплые?! Переполненные нежностью?!

Холодные, переполненные пустотой глаза моего мужа равнодушно рассматривали меня, словно засушенную пыльную бабочку, пригвожденную к выцветшей картонке.

– Так что ты там говорила по поводу каких-то оправданий? – изменился и голос.

Вернее, не сам голос, а его оттенок. Бархатистая чувственность сменилась шорохом сброшенных змеиных кож.

– Ну, что молчишь?

А как говорить с онемевшим от холода горлом?

– Мамочка! – Ника потянулась ко мне, чуть не опрокинув свой высокий стульчик. – Я боюсь! Хочу к тебе, на ручки!

– Ника, что еще за капризы? Ты уже достаточно большая девочка, чтобы канючить! – Ледяные осколки отцовских слов буквально физически ранили ребенка.

Дочка, буквально вжавшись в меня, с ужасом смотрела на человека с внешностью любимого папочки, губы ее дрожали все сильнее, слезы переполнили глаза и кривыми ручейками потекли по щекам. И мой веселый, жизнерадостный и очень-очень чувствительный ребенок горько заплакал. Ника развернулась к отцу спиной и вжалась мокрым личиком в мое плечо.