Фейри с Арбата. Гамбит

– Мда... А в кодексе, получается, Брандон? И для игроков - тоже Брандон?

Майлгенн пожал плечами:

– Ну да. Старую ветку помним лишь мы и Лиле. Сама же знаешь, вероятности изменяются для всех, кроме...

– ...тех, кто их менял, - закончила за него Свейл и показала язык.
– Зануда ты, профессор Дубовицкий. Самый занудный из всех зануд!

Перепалку прервал Элвуд. Потребовал у Свейл отчета по новым игрокам, а Майлгенну велел немедленно отрываться от возлюбленных кристаллов и заниматься Лиле. И ни в коем случае не выпускать ее из виду!

– Да я все понимаю, шеф, - устало кивнул Майлгенн. Эйфория схлынула, и он снова вспомнил, что спал всего ничего, и сегодня вечером идет на первое погружение еще один светлый с непробужденной кровью, и трое перспективных игроков готовы отказаться от миссии... Снова волна отказов, что ли? И один Ллир знает, насколько вообще верна их теория, а другой все равно нет...

– Сейчас и займусь.

Часть 2

Глава 1. Лиля

Назавтра позвонил Михаил, долго расспрашивал о самочувствии и настроении, и даже ответил на вопрос о кодексе. Очень пространно и так подробно, что Лиля постеснялась сказать, что так ничего и не поняла. С ее точки зрения, внести изменения в готовую игру можно было только патчем, а как можно успеть создать патч за день, а то и несколько часов? Но, выходит, можно. Наверное, какое-то могучее колдовство, подумала она, вешая трубку, и вспомнила, какие у Эри делались несчастные глаза, когда они с Кираном, - то есть здесь его наверняка звали Кириллом, - говорили на своем современном языке...

От воспоминаний снова было больно, и сладко, и не верилось - что вот так глупо все закончилось, что больше никак и никогда. Особенно не верилось во сне. По ночам Эри был живой, а не нарисованный, снова целовал ее, и чинил крышу в той ужасной землянке, и разделывал для супа тощую утку. По утрам - тоже был Эри. И по вечерам. И даже днем, когда совсем не хотелось спать, она что-то делала по хозяйству, с кем-то говорила по телефону и ждала вечера. Снов. Она убеждала себя, что это не психоз, что она просто устала и организму надо восстановиться, и ложилась в холодную кровать - к нему.

За календарем она не следила. Когда как-то днем явилась Настасья, безжалостно разбудив звонком в дверь, и спросила, готова ли подружка ехать на Арбат, Лиля страшно удивилась.

– А что... разве сегодня суббота?

Настасья оглядела ее, горестно вздохнула и сказала:

– Совсем, старушка, плоха стала.

Лиля только пожала плечами. Показалось странным, что Настасья ограничилась столь невинным ответом, но думать об этом не хотелось. И спрашивать Настасью, зачем она лезет в холодильник, он же все равно пустой, тоже не хотелось.

– Ты сегодня ела, несчастье мое?
– спросила подруга, захлопнув дверцу.

– Не помню. Наверное, нет. Я же спала.

Покачав головой, Настасья принялась за обыск. Пооткрывала все кухонные полки и шкафчики, выбросила из хлебницы половину плесневелого батона, а с полки достала упаковку овсяных галет и остатки засахаренного варенья. Кажется, вишневого.

– Чайник поставь, что ли, - велела Лиле.

– Ага... чайник...

Лиля тоже пошуршала по полочкам и обнаружила, что чай остался только зеленый. Но какая разница? Лишь бы горячий.

Потом Настасья пила чай и, подперев щеку кулаком, смотрела, как Лиля хрустит хлебцами и приканчивает варенье. Неожиданно вкусное.

– Ладно, сойдет, - вздохнула Настасья, когда варенье закончилось.
– Вернемся, купим еды, и ты мне все расскажешь про эту вашу игру.

– Тебе же завтра...
– попробовала возразить Лиля.

– Воскресенье завтра, - снова вздохнула Настасья.
– Пошли, что ли. Флейту не забудь, несчастье.

На Арбате было шумно. И людно. Наверное, Лиля не смотрела по сторонам, и даже не слишком прислушивалась, что вокруг происходит. Вполне достаточно видеть и слышать Сеньку с Настасьей.

Они сыграли, наверное, десяток песен, когда Настасья почему-то умолкла, Сенька брякнул по струнам не в лад, а Тыква, не сбиваясь с ритма, два раза ударил по бонгу, а третий - по Сенькиной голове, чтобы не лажал.

– Лиля?
– голос был, кажется, знакомый. А окликнувший ее бородатый мужик - нет. То есть кажется, Лиля его уже где-то видела, но где - не помнила. Какая разница?

Зато Настасья, похоже, помнила. Глянула в футляр, сделала круглые глаза, потом на Лилю. Чего-то от нее ждала, наверное. И мужик чего-то ждал. Лиля кивнула ему и сказала "здрасьте". А Настасья улыбнулась ему, как Мерилин Монро, и спросила:

– Орхидеи кончились?

Мужик засмеялся, поцеловал Настасье ручку и сказанул что-то почти не пошлое о красоте и таланте, которые затмят и посрамят. Лиля не слушала. Она маялась тоской по тихой квартире и мирному сну - а все это, кажется, накрывалось медным тазом. Или "Никоном". Точно, она вспомнила, где его видела - по фотоаппарату и вспомнила. Мороженое, счастье, ожидание скорой встречи с Эри...

Вот сейчас Настасья наобщается, и вспомнит, что им работать надо, а потом - домой, к любимому диванчику. При чем здесь вообще какой-то мужик, честное слово?

Подружка чувствительно пихнула Лилю локтем.

– Да проснись ты, горе мое! К тебе обращаются!

Лиля потрясла головой.

– А?..

Ее просили позировать. Снова. Несли чушь про великолепный контраст, улыбались и явно пытались очаровать. Ни позировать, ни очаровываться не хотелось, и Лиля жалобно посмотрела на Настасью. Но та была непреклонна: ей хотелось и позировать, и очаровываться, и...

– ...хватит медитировать, Лильбатьковна. Мы согласны.
– Настя обняла ее за плечи, улыбнулась за обеих и поволокла ее куда-то. Позировать.

Упираться не имело смысла. Лиля и не упиралась: чем раньше начнут, тем раньше ее отпустят.

Мужик притащил их, кажется, в антикварный магазинчик, о чем-то побеседовал с кем-то за прилавком и засуетился сначала вокруг Настасьи. Поставил в какую-то нужную ему позу, поднял ее руку, повернул ей голову. Настасья млела. Лиля даже подумала, может, оставить их? А что, мужик Настасье нравится, слепому ж понятно, вот пусть и млеют. Вдвоем. Она тихонько отступила на шаг, потом еще, и уже нащупала спиной дверную ручку, как Настасья перестала млеть и уставилась на нее, как Ленин на буржуазию. Следом за ней обернулся и фотограф, усмехнулся и нацелился на Лилю камерой.