Фиалки по средам (сборник рассказов)

– - В самом деле?--переспросил он.--Это книга Шалона? Я просто в восторге, что получу ее. Я уже столько слышал о ней. Очень признателен вам, дорогой друг, что вы вспомнили обо мне. Как вы думаете, может быть, сразу предложить ему контракт на десять лет вперед?

Я посоветовал немного с этим повременить. У меня еще теплилась слабая надежда, что он прочитает книгу и откажется ее издавать. Но вы ведь все знаете, как делаются такие дела. Наши имена--мое и Шалона--служили издателю поручительством, и он отправил рукопись в набор, даже не просмотрев ее. Эта весть утешила Шалона, огорченного поведением своей покровительницы.

Миссис Пэкс три дня дожидалась результата моих усилий. Когда же она узнала, чем кончилось дело, то, как честная и неподкупная протестантка, сурово отчитала меня за малодушие, Шалону же написала сухое письмо, которое он на следующий день с удивлением и негодованием показал нам. Он долго искал причину, которая могла бы послужить объяснением столь вопиющей несправедливости со стороны Глэдис. В конце концов он остановился на одной версии, совершенно абсурдной, но избавлявшей его от унижения. Он вообразил, будто Глэдис Пэкс узнала себя в чуть-чуть смешной англичанке, выве

(60)

денной в его книге. После этого он вновь обрел прежнюю безмятежную ясность и больше о Глэдис не вспоминал.

* * *

Спустя три месяца книга вышла в свет.

Первые отклики прессы были довольно доброжелательны. К Шалону все были слишком расположены, и никто не хотел огорчать его без надобности. Критики из числа его друзей сдержанно хвалили книгу, остальные отмалчивались.

Зато с потрясающей быстротой распространялась молва. Несколько дней подряд каждый, кого я встречал, бросался ко мне со словами: "Ну, что вы скажете о Шалоне? Виданное ли дело? Это же вовсе непростительно!" Через месяц весь Париж, не читая книги, уже знал, что ее и не стоит читать. В витринах книжных магазинов поблекли красивые обложки романа: сначала они из желтых сделались бледно-лимонного цвета, затем стали чернеть. К концу года почти весь тираж вернулся к издателю. Он безвозвратно потерял затраченные средства, а Шалон между тем уверял, будто его ограбили.

Провал книги немало озлобил его. Отныне он начал делить человечество на две категории людей: "те, кто хорошо отнесся к моей книге", и "те, кто плохо отнесся к ней". Это чрезвычайно осложняло наши связи с обществом. Когда мы устраивали обед, Шалон говорил:

– - Нет, этого не зовите! Терпеть его не могу!

– - Почему?
– - удивлялся Фабер.-- Он умен и совсем неплохой малый.

– - Он неплохой малый?--возмущался Шалон.--Да он ни слова не написал мне о моей книге!

Этот человек, прежде такой скромный и обаятельный, теперь страдал невыносимым тщеславием. Он неизменно носил в кармане хвалебную рецензию, опубликования которой я добился с огромным трудом, и читал ее всем и каждому.

Когда какой-нибудь критик перечислял наиболее талантливых романистов нашего поколения, Шалон негодовал, не обнаружив в этом списке своего имени. "Биду--подлец!"--говорил он. Или: "От Жалу я этого не ждал!.." В конце концов, подобно тем безумцам, которые сначала уверяют, будто их преследуют соседи, а

(61)

затем начинают считать своими врагами собственную жену и детей, он вдруг решил, что и "Пятерка" недостаточно хорошо отнеслась к его книге, и постепенно отдалился от нас

Быть может, в какой-нибудь другой, менее искушенной среде он все еще находил то беспричинное и слепое уважение, которое мы так долго выказывали ему. Три раза подряд он не являлся на наши встречи. Бельтара написал ему, но ответа не получил. Тогда было решено, что я отправлюсь к нему как посланец всей "Четверки".

– - Ведь в конце-то концов,-- говорили мы,-- бедняга не виноват, что лишен таланта!

Я застал его дома, он принял меня, но в обращении его сквозила холодность.

– - Нет, нет,-- отвечал он мне.-- Все дело в том, что люди подлы, и вы ничем не лучше других. Пока я был у вас на ролях советчика, восторженного поклонника ваших талантов, вы оставались моими друзьями. Но как только я вздумал сам заняться творчеством, как только ты, да, именно ты, почувствовал во мне возможного соперника, ты сделал все, чтобы замолчать мою книгу.

– - Я?--воскликнул я.--Да если бы ты знал, сколько я предпринял усилий в твоих интересах...

– - Знаю... Видел, как это делается: начинают за здравие, а выходит за упокой!..

– - Боже мой, Шалон, ты чудовищно несправедлив! Да вспомни тот день, когда ты пришел ко мне сказать, что уезжаешь в Напуль, где сможешь наконец спокойно поработать. Ты колебался, говорил, что нс чувствуешь подъема творческих сил,--если бы я не поддержал тебя тогда, ты бы остался. Но я ободрил тебя, похвалил твое решение!..

– - Вот именно,--сказал Шалон.--Этого-то я никогда вам не прощу--ни Глэдис Пэкс, ни тебе.

Он поднялся, подошел к двери и распахнул ее, давая понять, что разговор окончен. Уходя, я успел расслышать следующие знаменательные слова:

– - Вы загубили мою карьеру.

* * *

– - Но всего любопытнее,--заметил Бельтара,--что Шалон был совершенно прав.

(62)

______________________________________________________________________

Отель "Танатос"

– - Как с акциями "Стал"?
– - спросил Жан Монье.

– - Пятьдесят девять с четвертью,-- ответила одна из двенадцати машинисток.

В треске пишущих машинок слышался джазовый ритм. В окно видны были громады Манхеттена. Хрипели телефоны, торопливо ползли бумажные ленты, наводняя контору зловещими полосками серпантина, испещренного буквами и колонками цифр.

– - Ну как "Стал"?
– - снова спросил Жан Монье.

– - Пятьдесят девять,-- ответила Гертруда Оуэн.

Она на минуту перестала печатать и взглянула на молодого француза. Он сидел в кресле, не шевелясь, стиснув голову руками. Казалось, он сражен наповал.

"Еще один, чья песенка спета,-- подумала она.-- Тем хуже для него. И для Фанни..."

Жан Монье, представитель нью-йоркского отделения банка Холмэна, два года назад женился на своей секретарше, американке.

– - А "Кэнникот"?
– - снова спросил Монье. .
– - Двадцать восемь,--сообщила Гертруда.

За дверью послышался чей-то громкий возглас. Вошел Гарри Купер. Жан Монье поднялся с кресла.

– - Ну и представление!
– - загремел Гарри Купер.-- Курс акций упал на 20%. А еще находятся дураки, отрицающие, что это кризис.

– - Да, это кризис!
– - сказал Жан Монье и вышел.

– - Погорел бедняга!
– - произнес Гарри Купер.

– - Да,--откликнулась Гертруда Оуэн,--Он поставил на карту последние деньги... Мне сказала сама Фанни. Она сегодня же бросит его.

– - Что поделаешь?--вздохнул Гарри Купер.--Одно слово -- кризис.

(63)

Красивые бронзовые двери лифта неслышно сомкнулись.

– - Down *,-- приказал Монье.

– - Как "Стил"?--спросил мальчик-лифтер.

– - Пятьдесят девять,-- ответил Монье.