Фиалковое зелье
Шрифт:
Его переполняло ликование, душа пела, губы сами собой складывались в самодовольную улыбку. Он понял! Наконец-то он понял, догадался, сообразил, что же на самом деле покойный Жаровкин хотел сказать своим указанием под ковром! И помогла ему в этом не кто иная, как мадемуазель Дютрон.
Что за слово своей кровью вывел умирающий? Chemin! По-французски – дорога, стало быть. Они обыскали дорогу и ничего не нашли, установили слежку за Дорогиным – и тоже ничего не нашли… А все дело в том, что Жаровкин имел в виду вовсе не дорогу! Перед глазами Гиацинтова вновь возникла резкая черта в конце
А в комнате Жаровкина и в самом деле находился камин…
Жаровкин знал, что умирает. Но он также знал, что его будут искать, и поэтому оставил для тех, кто придет после него, указание. Камин! Что же такое могло в нем находиться? Ну конечно, тайник!
Вот и посольство. Владимиру пришлось долго стучать, прежде чем заспанный швейцар отворил ему дверь.
– Хорошо погуляли, ваше благородие?
Ах, шел бы ты к черту со своими казарменными шутками, приятель!
Не раздеваясь, Владимир бросился в комнату убитого агента, которую после Жаровкина никто не занимал. Дрожащими руками зажег свечу – зажечь удалось лишь с третьего или четвертого раза.
Теперь надо было осмотреть камин. Владимир коротко выдохнул и стал выстукивать каминную доску. Ничего. Он поставил свечу на пол, наклонился и залез рукой в камин. Пальцы его коснулись холодной, гладкой поверхности. Сердце Владимира колотилось как бешеное, по вискам струился пот. Он осторожно стал простукивать боковые стенки, заднюю, верхнюю… И наконец стук чуть изменился. Наверху!
Не помня себя от радости, Владимир стал царапать ногтями плитку, за которой скрывался тайник. Он до крови ободрал ногти, но через несколько минут в ладони у него оказался аккуратно свернутый носок.
Пять носков! При осмотре вещей Жаровкина они обнаружили всего пять носков! Вот, стало быть, куда делся парный!
Стряхнув с него пыль, Владимир осторожно развернул его и распрямился. В носке лежало несколько листков бумаги, исписанных мелким аккуратным почерком, но в полумраке, который царил в комнате, больше ничего не было видно. Владимир нагнулся, чтобы поднять свечу, которая по-прежнему стояла на полу. Ему показалось, что его щеки коснулся холодок сквозняка, словно кто-то бесшумно приотворил входную дверь, и он резко распрямился.
– Кто здесь? – громко спросил он. – Василий, ты?
В следующее мгновение в глаза ему ударила яркая вспышка, а в уши ворвался оглушительный грохот. Потом по груди пробежали какие-то теплые струйки, а в ногах появилась странная слабость. Владимир упал всем телом на пол, опрокинув свечу, которая погасла, и в мире, и в его душе воцарилась густая, непроницаемая, ничем не нарушаемая мгла.
Топот ног. Голоса:
– Сюда! Скорее сюда!
Тоска-а… Все скучно. Шаром набухает боль в груди.
Зеленая трава. Луг… Ромашки и желтый донник, чьи побеги достают ему до груди. Верно, он ведь маленький мальчик. Сейчас он с дядькой Архипом, отцом денщика Васьки, будет запускать змея…
Белый змей парит в небе, щелкая длинным хвостом… Но вот он приближается, и становится видно, что это вовсе не змей, а женщина в
белом – привидение из того замка… Она смеется заливистым смехом, точь-в-точь как Антуанетта, и целует Владимира в уголок губ.Спотыкаясь, Владимир бежит по лугу прочь. Луг превращается в болото, которое чавкает, засасывает его… стискивает со всех сторон…
Он летит вниз в кромешной тьме. Тоска, тоска, тоска… Глумливая рожа Телепухина надвигается на него.
– Людмила… Пропадаю я без нее, понимаешь? Ха-ха-ха!
Гиацинтов, размахнувшись, бьет в рожу, и та разваливается на тысячу кусков. Чей-то голос гнусит:
– Соизволением государя императора… По высочайшему повелению…
Царское Село, сад, статуи… Все статуи – живые и провожают Гиацинтова глазами, когда он проходит мимо. Почему-то он – император Александр, плешивый, в треуголке, надетой набекрень… За ним ходит свита, и Владимир чувствует: они знают, что он не император. Знают. Но почему же они молчат?
– Ваше величество…
– Отставить, – бормочет в бреду раненый, – отставить… Я не он… я другой… Другой, понимаете?
Шар в груди лопается, статуи темнеют и, превратившись в пыль, осыпаются со своих пьедесталов. Гиацинтов стоит на берегу реки с черными водами, и рядом – кто-то невидимый с ласковым голосом:
– Ну пойдем… пойдем туда… Там хорошо… спокойно… покойно…
– Не хочу, – твердо отвечает Владимир и отворачивается.
Откуда-то сверху на него мягко обрушивается хорал… И молодой офицер уплывает на волнах музыки. Все выше и выше… все выше и выше…
Туман, камыши… Берег озера. Из воды выходит Жаровкин. Он мертвый, но совсем как живой.
– Так ты запомни, – говорит он строго, – камин… камин, а не дорога… Ты должен их найти… Должен! Это очень важно… Все зависит только от тебя, никто другой не сможет… Этот предатель… он опасен… Видишь, я недооценил его – и…
Он раскрывает сюртук и показывает след от раны на груди. Затем выражение его лица меняется.
– Ты понял… ты нашел… Я этого не забуду… А теперь иди! Иди же!
Тоска, тоска, тоска… И Жаровкин куда-то делся, а вместо него над Владимиром склоняется усатое встревоженное лицо Балабухи.
– Предатель… – напоминает ему Владимир шепотом.
Артиллерист, кажется, озадачен. Нет, он искренне обижен…
За окном – дерево с золотящейся листвой. Неужели осень?
Нет, это ему кажется. Листву пронизывают солнечные лучи, и оттого она отливает золотом. Ветер словно заигрывает с листьями, и они кокетливо трепещут, поворачиваются в разные стороны.
Хлопает дверь. Мелкие семенящие шажки.
– Не очнулся?
– Нет.
– Но он ведь не умрет? Антон, он ведь не умрет?
– Доктора сделали все, что могли. Теперь надо ждать.
Пауза. Затем:
– А-а… Ы-ы-ы!
Стук. Бац, бац, бац!
– Ну ты что, Август… – гудит голос артиллериста. – Опомнись! Перестань о стенку башкой стучать, она тебе еще понадобится…
– Думаешь? – недоверчиво спрашивает Август и, сделав неловкое движение, локтем сбивает на пол здоровенный чугунный подсвечник, который падает с диким грохотом. Артиллерист подскакивает на месте.
– Да тише ты! Совсем с ума сошел, что ли?